Шрифт:
* * *
Ливермору нравился вид, открывавшийся с маленького белого балкона, примыкавшего к его кабинету, невзирая даже на то, что на такой высоте в это время года воздух был обжигающе холодным. И сейчас он стоял там, стараясь подавить дрожь и высматривая свежую весеннюю зелень на склонах холмов и на деревьях в старом городе. А над ним и под ним простирались белые ступени уровней Нового города, раскинувшегося вокруг в своей прилизанной элегантности, огромная буква А, имевшая в основании ширину полмили и сходившаяся к вершине чуть ли не в точку. Каждый уровень был оторочен множеством балконов, а с каждого балкона открывался широкий кругозор. Замечательно придумано. Ливермор снова вздрогнул и почувствовал, как у него в груди сильно и громко забилось сердце: старые клапаны, взбодренные новыми лекарствами. Его внутренности были так же продуманно разработаны и постоянно поддерживались в таком же идеальном состоянии, как и здание Нового города. А вот внешность оставляла желать много лучшего. С бесчисленными коричневыми пятнами, морщинами и снежно-белыми волосами, он казался таким же пережитком прошлого, как и дома в Старом городе. Было чертовски холодно, а тут еще и облака закрыли солнце. Он ткнул пальцем в кнопку и, когда стеклянная стена скользнула в сторону, с радостью возвратился в помещение с его отфильтрованным и нагретым воздухом.
– Давно ждете? – спросил он у старика, который с хмурым видом сидел на стуле с противоположной стороны его стола.
– Вы сами спросили, доктор. Я никогда не стал бы жаловаться, но…
– В таком случае, не стоит сейчас начинать. Вставайте, расстегните рубашку и позвольте мне заглянуть в записи. Грэйзер, я вас помню. Вам подсадили зародыш почки, не так ли? Как вы себя чувствуете?
– Погано, другого слова не подберешь. Аппетита нет совсем, замучила бессонница, а если иногда и удается заснуть, то каждый раз пробуждаюсь в холодном поту. А кишечник! Вы только послушайте, что происходит с моим кишечни… а-а-ах!
Ливермор шлепнул холодным кружком стетоскопа по голой груди Грэйзера. Пациенты любили доктора Ливермора, но терпеть не могли его стетоскоп и уверяли, что он специально охлаждает его перед тем, как выслушивать больных. Они были правы. В кружок стетоскопа была встроена термоэлектрическая охлаждающая пластина. Ливермор был глубоко уверен в том, что это давало пациентам повод для глубоких раздумий.
– М-м-м-м… – протянул он, нахмурившись, хотя сквозь трубки, вставленные в уши, до него не доносилось ни звука. Уже много лет назад он залепил стетоскоп воском. Систолические и диастолические шумы мешали ему сосредоточиться, к тому же ему вполне хватало того, что он слышал в своей собственной груди. Кроме того, все, что ему требовалось, имелось в записях, так как диагностические машины делали эту работу намного лучше, чем когда бы то ни было удавалось ему. Он пробежал глазами разграфленные листы.
– Застегните рубашку, сядьте и прямо сейчас примите пару вот этих таблеток. Это как раз то, что нужно при вашем состоянии.
Он вытряхнул две большие красные сахарные пилюли из пузырька, который извлек из ящика стола, и указал на пластмассовый стаканчик и графин с водой. Грэйзер нетерпеливо протянул руку за таблетками: еще бы, ведь это было настоящее лечение. Ливермор нашел самые последние рентгеновские снимки и засунул их в проектор. Изумительно. Новая почка росла, и уже напоминала по форме небольшую фасолину. Конечно, она казалась совсем крошечной рядом со старой почкой, но не пройдет и года, как они сравняются в размере. Наука превозмогла все или, по крайней мере, почти все; он со стуком бросил папку на стол. Утро сегодня выдалось трудным, и даже операция, которую он провел после обеда, не помогла ему расслабиться, как это бывало обычно. Старики, АК, такие же люди, как и он сам, – они ценили друг друга. Он получил степень доктора медицины очень и очень давно – вот и все, что они знали о нем. Иногда он задавался вопросом, ассоциировался ли он в их представлении с тем доктором Рексом Ливермором, который руководил эктогенетической программой. Если, конечно, они слышали хоть что-нибудь об этой программе.
– Большое спасибо вам за пилюли, док. Не могу больше выносить всех этих уколов. Но мой кишечник…
– Да плюнуть на ваш кишечник и растереть. Он ничуть не старше моего собственного и находится в таком же прекрасном состоянии. Вам просто скучно – и отсюда все ваши недомогания.
Грэйзер одобрительно кивнул в ответ на эти обидные слова – они хоть как-то привлекли его внимание на фоне совсем уж бессмысленного существования.
– Скучно, вот-вот, док, вы как раз в самую точку угодили. Те часы, которые я провожу сидя на горшке…
– Чем вы занимались до того, как вышли на пенсию?
– С тех пор прошло так много времени.
– Не настолько много, чтобы вы не смогли этого вспомнить. Ну, а если не сможете, то, что ж, это будет всего лишь значить, что вы слишком стары для того, чтобы впустую тратить на вас продовольствие и предоставлять вам место. В таком случае нужно будет извлечь ваш мозг из черепушки, переложить в банку и наклеить ярлык: мозг, пораженный старческим слабоумием.
Грэйзер захихикал; если бы те же самые слова произнес кто-нибудь помоложе, то он, скорее всего, раскричался бы.
– Я сказал, что это было давно, но не говорил, что забыл. Я был художником. Не из тех, что творят произведения искусства, а художником по интерьерам. Занимался этим делом восемьдесят лет, пока меня не вышвырнули из союза и не заставили выйти на пенсию.
– И как вы, прилично разбирались в этом деле?
– Лучше всех. Теперь у них вовсе не осталось художников.
– Легко могу в это поверить. А вот мне чертовски надоел не то белый, не то желтый цвет этого вечного суперпластика, которым отделаны стены моего кабинета. Как вы думаете, сможете вы перекрасить его для меня?
– Вряд ли на этот материал ляжет краска.
– А если я найду такую, которая ляжет?
– Я к вашим услугам, док.
– На это потребуется некоторое время. Уверен, что вы не собираетесь пропускать занятия по плетению корзин, собрания и вечера, просмотр телепередач.
Грэйзер в ответ только фыркнул и почти что улыбнулся.
– Вот и отлично. Я свяжусь с вами. В любом случае, приходите ко мне через месяц, чтобы я смог посмотреть, как поживает ваша почка. Что же касается всего остального, то вы находитесь в идеальной форме после гериатрических процедур. Просто вам надоел телевизор и эти проклятые корзины.
– Можете повторить это еще раз, док. Только не забудьте про покраску, слышите?
Откуда-то, будто издалека, донесся негромкий серебристый звонок. Ливермор указал пациенту на дверь и, как только старик вышел из кабинета, включил телефон. С экрана на него уставилось крохотное изображение донельзя смущенной и расстроенной Литы Крэбб.
– О, доктор Ливермор, случилась новая беда с банками. – Банками или колбами сотрудники Ливермора обычно называли специально изготовленные толстостенные сосуды, в которых выращивались эмбрионы.
Он повесил трубку и посмотрел на наручные часы. Двадцать минут до совещания – он сможет принять еще одного пациента, а то и двух. Геронтология не была его основной специальностью и на самом деле крайне мало интересовала его, зато его занимали люди. Он иногда спрашивал себя, догадываются ли они, насколько мало нуждаются в нем, так как находятся под постоянным контролем и пользуются наилучшим медицинским обслуживанием. Не исключено, что им просто нравилось встречаться и разговаривать с ним точно так же, как это нравилось ему самому. Но в любом случае от этого не могло быть никакого вреда.