Прелестные создания

Шевалье Трейси

Джонни кивнул.

— Хорошо. Ну а ты что делаешь здесь, внизу?

— Меня послали к кухарке осведомиться о том, скоро ли будет готов суп.

— Тогда ступай, увидимся позже.

Джонни направился на кухню, но приостановился и посмотрел, как я выскальзываю через входную дверь. Я не могла поручиться, что он сохранит тайну, но вынуждена была ему довериться.

Я защелкнула за собой замок, спустилась, постукивая каблуками, с крыльца и поспешила прочь, не оглядываясь. Я не замедляла шаг, пока не свернула за угол и дом брата не скрылся из виду. Тогда я остановилась, прижала ко рту платок и глубоко вздохнула. Я была свободна.

Оказавшись на Грейт-Расселл-стрит, у Британского музея, я осознала, что другие женщины ходят парами или группами, со служанками или мужьями,

отцами или подругами. За исключением случайной служанки, только мужчины шли по улицам сами по себе. Хотя я часто поступала так в Лайме, мне до тех пор не доводилось ходить одной по лондонским улицам; я всегда была вместе с сестрами или братом. В Лайме жители были меньше озабочены такими условностями, но здесь никто не ожидал, чтобы леди моего положения появилась на улице без сопровождения. Я обнаружила, что и мужчины, и женщины глазеют на меня как на ненормальную. Внезапно мне представилось, что я выставлена напоказ, что воздух вокруг меня холоден и пуст, что я словно бы иду с закрытыми глазами и в любое мгновение могу на что-нибудь наткнуться. Я прошла мимо мужчины, который уставился на меня блестящими черными глазами, и еще одного, который, казалось, жаждал меня поприветствовать, но попятился, увидев мое суровое лицо.

Я собиралась добраться до Музея Баллока пешком, но из приема, оказанного мне на такой довольно безобидной, знакомой дороге, как Грейт-Расселл-стрит, стало ясно, что я не смогу одна пройти через Сохо до Пикадилли. Я озиралась в поисках кеба, но их либо не было, либо они не останавливались, когда я поднимала руку.

Я подумывала обратиться за помощью к какому-нибудь мужчине, но все они так пристально смотрели на меня, что это меня отпугивало. Наконец я остановила мальчишку, бежавшего позади лошадей, чтобы подбирать навоз, и посулила ему пенни, если он найдет мне кеб. Однако ждать его оказалось едва ли не хуже, чем идти, потому что, стоя на месте, я привлекала еще большее внимание. Один мужчина спросил, не заблудилась ли я, другой предложил мне разделить с ним экипаж. Возможно, оба искренне желали мне помочь, но к тому времени мне уже казалось, что все они задумали недоброе. Никогда мне не было так ненавистно то обстоятельство, что я была женщиной, но и мужчины в тот миг вызывали у меня откровенную неприязнь.

Когда мальчишка вернулся наконец вместе с кебом, я испытала такое облегчение, что дала ему два пенни. Внутри было душно, темно, тихо и пусто; я откинулась и закрыла глаза. Теперь у меня и вправду разболелась голова.

Из-за того что я поздно решилась выйти, а также из-за задержки, вызванной поисками кеба, аукцион, когда я добралась до Музея Баллока, был уже в разгаре. Зал был набит битком: все места оказались заняты, да и сзади люди стояли в два ряда. Теперь я извлекала выгоду из своего пола: ни один мужчина не станет сидеть, оставив леди стоять. Мне предложили несколько стульев, и я села на тот, что был в последнем ряду. Мужчина, рядом с которым я села, вежливо кивнул мне, подтверждая наш общий интерес к науке. Хотя на этот раз я была одна, а не в сопровождении брата, прежней подозрительности я не ощущала, потому что все были сосредоточены на той части зала, где велись торги.

На подиуме стоял мистер Баллок, коренастый человек с толстой шеей. Он виртуозно исполнял роль аукционера, растягивая слова и сопровождая их напыщенными театральным и жестами. Ему удавалось поддерживать возбуждение у публики, даже когда на продажу выставлялся целый ряд довольно однообразных пентакринитов. Я не удивилась, когда увидела, как много их перечислено в каталоге, потому что помнила: полковник Бёрч к ним неравнодушен. Должно быть, он действительно погряз в долгах, если решил расстаться с ними, равно как с ихтиозавром.

— Вы думаете, последний экземпляр был хорош? — возглашал мистер Баллок, поднимая над головой очередной пентакринит. — Что ж, тогда взгляните на эту красоту. Видите? Нигде ни трещинки, ни щербинки, идеальная форма во всем совершенстве. Кто сможет устоять перед этими чарами? Только не я, леди и джентльмены, только не я. В самом деле, сейчас я сделаю нечто в высшей степени необычное и сам предложу цену первым — две гинеи.

Ибо что такое две гинеи, если я смогу подарить своей жене такой чудесный образец природной красоты? Лишит ли меня кто-нибудь моего приобретения? Что? Вы готовы так поступить, сэр? Как вы смеете! Это обойдется вам в два фунта десять шиллингов, сэр. Так? А вы предлагаете три фунта, сэр? Да будет так. Я не могу так биться за это чудо, как эти джентльмены. Я могу лишь надеяться, что моя жена простит меня. По крайней мере, мы знаем, что торг совершается ради достойной цели. Давайте не забывать, ради чего мы здесь собрались.

Его подход к ведению аукциона был необычен — я привыкла к более спокойному, сдержанному тону аукционеров, распродававших имущество из домов в Лайме. Но они выставляли на торги китайские тарелки и столы красного дерева, а не кости древних животных. Возможно, здесь требовался другой стиль. И этот стиль действовал: мистер Баллок продал каждый пентакринит, каждый акулий зуб и каждый аммонит за большую, чем я ожидала, цену. В самом деле, участники аукциона были удивительно щедры, особенно когда начали продаваться части ихтиозавров: челюсти, ребра, позвонки. Именно тогда к торгам присоединились те, с кем я была знакома. Преподобный Конибер купил четыре больших спинных позвонка. Чарльз Кониг прибрел нижнюю челюсть для Британского музея. Уильям Бакленд купил череп ихтиозавра для коллекции барона Кювье в Музее естественной истории в Париже, а также бедренную кость. И цены были очень высоки — две гинеи, пять гиней, десять фунтов.

Мистер Баллок еще дважды обращал внимание присутствовавших на достойную цель аукциона, заставляя меня ерзать на стуле. Меня приводило в ярость то, что выручка, идущая в карман полковника Бёрча, именовалась «достойным делом», и глубокое уважение, выказываемое ему со стороны публики, пробудило во мне желание поскорее оттуда убраться. Однако если бы я встала и начала протискиваться через толпу мужчин, стоявших позади меня, то привлекла бы к себе всеобщее внимание, так что я продолжала сидеть на своем стуле и кипеть от злости.

— Как все-таки замечательно поступил полковник Бёрч, — шепнул мне сидевший рядом мужчина, когда в торгах возникла пауза.

Я кивнула. Хоть я и не разделяла его восхищения, мне не хотелось спорить с незнакомцем о полковнике Бёрче.

— Это так благородно с его стороны, — продолжал мой сосед.

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросила я, но мои слова остались неуслышанными, потому что мистер Баллок взревел, словно инспектор манежа в цирке:

— А теперь — самый прекрасный и необычный экземпляр из коллекции полковника Бёрча! Самое таинственное допотопное существо, чей собрат несколько лет украшал наш музей, к огромному удовольствию посетителей. Тогда мы называли его крокодилом, но некоторые из лучших британских геологов тщательно его изучили и пришли к выводу, что это другая тварь, нигде более в мире не найденная. Вы уже видели части его скелета, проданные сегодня: позвонки, ребра, челюсти. Теперь вы увидите, как все эти части сочетаются вместе в одном полном, совершенном и великолепном экземпляре. Леди и джентльмены, я представляю вам новый лот: ихтиозавр Бёрча!

Когда внесли установленный на стенде экземпляр, вся присутствующие встали на ноги. Даже я поднялась и вытянула шею, чтобы увидеть этого ихтиозавра, хотя давно уже тщательно изучила его в мастерской Эннингов. Такова была сила яркого и эффектного представления, устроенного мистером Баллоком. И это касалось не только меня. Уильям Бакленд тоже вытянул шею, равно как Чарльз Кониг, Генри де ла Беш и преподобный Конибер. Всех нас завораживали чары, исходившие от этого окаменевшего скелета.

Выглядел он действительно хорошо. Как это было и с другими, ранее проданными образцами, появление доисторического существа в изысканных лондонских интерьерах, в изящно меблированном зале, в атмосфере, столь отличной от атмосферы приморского Лайма и скупого берегового ландшафта, заставило ихтиозавра казаться пришельцем из другого мира. Его скелет выглядел древним, грубым и чужеродным. Трудно было представить себе, что такая тварь жила когда-либо на белом свете и даже занимала ступень на Аристотелевой «лестнице природы».