Премьер-министр (= Президент)
Шрифт:
Во-первых, это неправда. А кроме того, он не выносил подозрительных взглядов, которые все они бросали на него украдкой, будто каждую минуту ждали...
Ждали чего?
Он посмотрел прямо в лицо вошедшей сиделке, которая держала в руках стерилизатор со шприцем, и заявил, поспешив опередить ее вопросы:
– Я прекрасно себя чувствую, и никакого бронхита нет. Поскорей сделайте укол и оставьте меня в покое.
Никто не знал, чего ему стоило каждое утро в спальне, закрыв собственноручно дверь, спускать перед ней брюки и обнажать мертвенно бледное бедро.
– Сегодня в левое.
Попеременно то в левое, то в правое...
– Вы не мерили температуру?
– Не мерил и мерить не собираюсь.
Зазвонил телефон. В дверь постучала Миллеран, она ни за что не войдет, потому что знает, как ее встретят.
– Что там?
– Какой-то журналист настаивает на разговоре с вами...
– Скажите, что я занят.
– Он утверждает, что когда вы услышите его фамилию...
– Как его фамилия?
– Солас.
Это был вчерашний репортер с хриплым голосом, который во дворе Елисейского дворца поставил в тупик Шаламона вопросом, не собирается ли тот провести ночь в дороге.
– Что я должна ему ответить?
– Что мне нечего ему сказать. Мадам Бланш спросила:
– Я вам сделала больно?
– Нет.
Это ее не касалось. Застегнувшись, он открыл дверь и услышал, как Миллеран говорит по телефону:
– Уверяю вас, я ему сказала... Нет... Не могу... Вы его не знаете... Как?
Она вздрогнула, почувствовав, что он стоит у нее за спиной.
– Чего он хочет?
– Одну минуту, пожалуйста...
– сказала она в трубку и, прикрыв ее ладонью, повернулась к нему: - Он хочет, чтобы я обязательно задала вам один вопрос.
– Какой?
– Правда ли, что вы помирились с Шаламоном? Она повторила в телефон:
– Подождите... Нет... Но ведь я просила вас подождать...
Застыв на месте, Премьер-министр, казалось, с минуту не знал, что предпринять, затем вдруг бросился к телефону и отчеканил в трубку:
– Спросите у него самого. Всего хорошего!
Потом, повернувшись к Миллеран, спросил голосом, почти столь же неприятным, как голос журналиста:
– Знаете, почему он позвонил сегодня утром?
– Нет.
– Чтобы убедиться, что я еще жив. Она заставила себя улыбнуться, как если бы он пошутил.
– Поверьте мне!
– Но...
– Я знаю, что говорю, мадемуазель Миллеран.
Он называл ее "мадемуазель" в очень редких случаях, всегда язвительно подчеркивая это слово. Премьер-министр продолжал, отчеканивая каждый слог:
– Логически рассуждая, он пришел к выводу, что сегодня меня уже нет в живых. И все понял!
Какая разница, дойдет до нее смысл его слов или нет? Он говорил не для нее, а для себя, может быть, для Истории, и сказал лишь сущую правду.
Будь он жив в полном смысле этого слова, было бы немыслимо, чтобы Шаламон...
– Включите радио, будьте добры. Уже десять часов. В Елисейском дворце начались аудиенции. Сейчас вы убедитесь!
Она не понимала его и не знала, в чем ей придется убедиться. Только в полном замешательстве бросала умоляющие взгляды на мадам Бланш, но та взяла свой стерилизатор и спокойно удалилась на кухню.
– Последний сигнал дается ровно в.. Он схватил часы и перевел стрелку.
– Последние известия. Сейчас нам стало известно, что господин Филипп Шаламон, которого вчера днем вызвали в Елисейский дворец, только что снова посетил президента республики. Он дал официальное согласие сформировать правительство широкой национальной коалиции, состав которого в общих чертах уже известен. В хорошо осведомленных кругах выражают надежду, что во второй половине дня можно будет объявить о распределении министерских портфелей...
Миллеран не знала, пора выключить приемник или нет.
– Оставьте, черт возьми. Разве вы не понимаете, что репортаж еще не кончился?
Он оказался прав. Через несколько секунд послышалось шуршание бумаги и диктор продолжал:
– Уже называют фамилии...
Она видела, как он, побледнев, напряженно и сердито глядел то на радио, то на нее, готовый с минуты на минуту разразиться яростной вспышкой гнева.
– ...господин Этьен Бланш, радикал-социалист, возможно, будет министром юстиции...
Один из бывших коллег Премьер-министра, он дважды был министром в его кабинете-сначала министром торговли, затем министром юстиции.
– ...господин Жан-Луи Лажу, секретарь социалистической партии, государственный министр...
Этот впервые появился на политической арене, когда Премьер-министр уже подал в отставку, и если знал его, то весьма смутно и как очень незначительное лицо.
– ...господин Фердинанд Жюссе, социалист... Тоже из его прежних сотрудников, карточку о нем он засунул в один из томов Ла-Брюйера.
– ...господин Вабр и, наконец, господа Монтуа и...
– Довольно!
– бросил он.
И едва не прибавил:
"Соедините меня с Парижем!"
Десятки телефонных номеров готовы были сорваться с его губ, он знал их на память, и ему достаточно было позвонить по одному из них, чтобы мгновенно пустить ко дну намечавшееся правительство.
Чуть было не схватив трубку, ему пришлось сделать такое усилие, чтобы удержаться, остаться достойным самого себя, что он почувствовал приближение сердечного приступа. Его пальцы, его колени начали дрожать, и нервы, как всегда в такие минуты, его не слушались: машина потеряла управление и мчалась под откос с неудержимой скоростью.
Не сказав больше ни слова, он быстро прошел к себе в спальню, надеясь, что Миллеран ничего не заметила и не побежала звать на помощь мадам Бланш, и с лихорадочной поспешностью схватил две антиспазматические таблетки, которые ему были прописаны для подобных случаев.
Минут через десять, самое большое, лекарство окажет на него свое обычное действие, и он успокоится, станет вялым и расслабленным, как после бессонной ночи.
А пока он прислонился спиной к стене возле окна, глядя, как уже в более светлом, но все же густом тумане Мари в красной фуфайке вешает белье на веревку, протянутую от одной яблони к другой.