Премьер-министр (= Президент)
Шрифт:
Против ожидания, воспоминание обо всем этом не было для него неприятным. Он безучастно, как бы со стороны рассматривал их всех: Гаффе, который перестал волноваться, только когда появился Лалинд, разделивший с ним ответственность; Лалинда, рыжего, розовощекого, голубоглазого, с густыми нависшими бровями, изо всех сил старавшегося выглядеть уверенным в себе; наконец, самого мэтра Фюмэ, главного врача, привыкшего к больным знаменитостям и появлявшегося в сопровождении почтительной свиты учеников, ходившей за ним по пятам от кровати к
Когда врачи отходили в угол, чтобы шепотом посовещаться между собой, он развлекался тем, что подробно изучал характеры всех троих. Мысль о смерти ни на одно мгновение не приходила ему в голову.
В ту пору ему было семьдесят восемь лет. Когда его привезли в руанскую больницу, раздели и стали готовить к рентгену, первым его вопросом было:
– А агенты последовали за нами?
Никто о них не подумал, но, вероятно, они уже были здесь, по крайней мере один из них, так что в министерстве внутренних дел уже, несомненно, все известно.
Ему пришлось пережить несколько неприятных минут, особенно когда делали спинальную пункцию и когда приступили к энцефалограмме. Однако он не переставал шутить и к четырем часам утра, в то время как в лаборатории решалась его судьба, попросил принести ему бокал шампанского.
Самым комичным было то, что шампанское для него нашли в одном из руанских ночных кабаков, пользовавшихся дурной славой, а послали за ним, по всей вероятности, одного из агентов, одного из его "сторожевых псов", как он называл их иногда.
Теперь это было далеко позади. И выглядело забавной историей. В течение двух месяцев французские и иностранные журналисты наводняли деревню Бенувиль, чтобы не пропустить момента его смерти. В редакциях уже сочинили некрологи и заготовили клише более или менее исторических фотографий. Ждали лишь сигнала, чтобы все это опубликовать.
Не пригодятся ли те же самые статьи в другой день, день, когда придется лишь проставить новую дату и прибавить некоторые мелкие подробности - ведь с тех пор он не принимал никакого участия в политике?
Больше он не падал, как подстреленный заяц, но все же у него порой бывало ощущение, правда уже не такое отчетливое, будто левая нога не сразу его слушается. Иногда ночью в кровати он вдруг чувствовал, как ее сводило, вернее, как она слегка немела. Во время прогулок Эмиль замечал это почти одновременно с ним. Meжду ними как бы установилась связь, которую они осуществляли посредством определенных сигналов. Эмиль подходил вплотную к Премьер-министру, а тот впивался пальцами в его плечо и останавливался, не переставая глядеть вдаль. Потом, в свою очередь, приближалась мадам Бланш и протягивала ему розовую облатку, которую он проглатывал, не говоря ни слова.
Все трое ждали в молчании. Как-то раз это произошло посреди деревни. Служба в церкви окончилась, и проходившие мимо крестьяне недоумевали, почему эти трое застыли на месте, как вкопанные. Премьер-министр не выглядел больным, не задыхался, и на губах его даже блуждала смутная улыбка.
Он бывал раздосадован, если это происходило именно в те дни, когда мадам Бланш настойчиво советовала ему не выходить из дому. Вот почему сегодня утром он наблюдал за своей ногой внимательнее, чем обычно. И из опасения, что сиделка окажется права, не остался долго на воздухе, что не помешало ему, однако, дважды чихнуть.
Вернувшись домой, он торжествующе бросил:
– Вот видите!
– Подождем до завтра, еще неизвестно, может, вы подхватили бронхит.
Вот какой был у нее характер! Приходилось принимать ее такой, как она есть. Зато Миллеран никогда не бывала резкой, всегда старалась стушеваться, он почти не замечал ее присутствия в доме. У нее было бледное, невыразительное, какое-то расплывчатое лицо, и те, кто видел ее всего раз или два, наверное, не смогли бы узнать при встрече. Но она очень добросовестно относилась к своим обязанностям, и он был убежден, что, например, сейчас она внимательно следит за часами на его письменном столе, чтобы в нужную минуту войти и включить радио.
Министерский кризис продолжался уже целую неделю и, как всегда, говорили о кризисе режима. Курно, президент республики, безуспешно обращался по очереди к различным политическим деятелям и окончательно потерял голову.
Он знал Курно совсем молодым человеком, когда тот только что приехал из Монтобана, где отец его торговал велосипедами. Активный член социалистической партии, Курно был из тех, кто занимается в унылых канцеляриях скучными секретарскими делами и чьи имена называют лишь во время ежегодных съездов. В палате депутатов он выступал крайне редко, только во время ночных заседаний, да и то, как правило, при полупустом зале.
Предчувствовал ли Курно, когда выбирал этот незаметный путь, что он приведет его в Елисейский дворец, куда вместе с ним въехали две его дочери со своими детьми и мужьями?
Прищурив один глаз, скрестив руки на животе и выпрямившись в кресле "Луи-Филипп", он следил за часовой стрелкой, как, вероятно, и его секретарша в комнате рядом. Эти часы подарил ему президент Соединенных Штатов к концу чрезвычайно успешной поездки в Вашингтон - они считались историческими и в один прекрасный день отправятся в какой-нибудь музей.
Если только весь Эберг не станет музеем, как предсказывают некоторые; тогда все вещи останутся на своих местах, а Эмиль получит должность хранителя музея.
Он был убежден, что Эмиль многие годы подумывал об этом, как некоторые подумывают об уходе на пенсию.
Не казалось ли порой Эмилю, что ждать приходится слишком долго? Наверное, он представлял себе, как будет обращаться с речью к посетителям музея, как будут совать в руку чаевые, и может быть, о продаже открыток "на память" с видами Эберга.