Премьер-министр (= Президент)
Шрифт:
Он никого не выдал и стал чем-то вроде героя. Но этого героя, кстати, больше никогда не увидели в школе, так как, несмотря на все хлопоты его отца, издававшего местную газету, Ксавье Малата исключили из школы. Потом родители поместили его в закрытый интернат в Шартре.
Правда ли, что он сбежал оттуда и полиция нашла его в Гавре, где он пытался сесть без билета на отплывавший пароход? Правда ли, что его отправили учиться к дяде, у которого была импортная контора в Марселе?
Возможно, так оно и было, но
Он снова его увидел в здании своего министерства на бульваре Сен-Жермен, когда впервые, в возрасте сорока двух лет, стал министром общественных работ.
Восемь дней подряд к десяти часам утра курьер неизменно приносил ему список посетителей, в котором стояло имя Ксавье Малата, а в рубрике "цель визита" было дважды подчеркнуто: "По сугубо личному делу".
Ксавье Малат... Он смутно припоминал чью-то физиономию, длинные волосы, худые ноги. И ничего больше не мог вспомнить.
Семь дней подряд он говорил курьеру:
– Скажите, что я на заседании.
Но на восьмой день сдался, зная по депутатскому опыту, что отделаться от чрезмерно назойливых посетителей можно только одним способом: их надо принять. Он помнил одну старуху. Всегда в трауре, с дряхлой больной собакой под мышкой, она день изо дня на протяжении двух лет обивала пороги приемных, чтобы выхлопотать почетное звание за многолетнюю службу своему брату, мелкому чиновнику в министерстве народного просвещения.
Малат торжественно вошел к нему в кабинет. Из тощего мальчишки с острыми коленками он превратился в пучеглазого толстяка с красным лицом пьяницы. Малат весьма непринужденно протянул Премьер-министру руку с таким видом, будто они только вчера расстались.
– Как поживаешь, Огюстен?
– Садитесь.
– Ты меня не узнаешь?
– Узнаю.
– И что же?
В глазах Малата промелькнула неприязнь, казалось, взгляд его говорил: "Не желаешь узнавать старых друзей оттого, что стал теперь министром?"
Было всего десять часов утра, а от него уже разило спиртным, и хотя костюм его был от хорошего портного, однако имел какой-то неопрятный вид, чего Премьер-министр терпеть не мог.
– Не бойся, Огюстен. Я не собираюсь отнимать много времени. Знаю, оно для тебя драгоценно. Хочу попросить о весьма значительном одолжении...
– Я действительно очень занят.
– Еще бы! Мне это известно. С тех пор как мы покинули школу в Эвре а я сделал это раньше всех, как ты помнишь, - прошло немало лет. Из мальчишек, какими были в ту пору, мы стали мужчинами. Ты шел своей дорогой, с чем тебя и поздравляю. Я шел своей. Я женат, у меня двое детей, и для полного счастья мне нужна лишь небольшая поддержка...
В подобных случаях Премьер-министр становился ледяным, движимый не столько черствостью сердца, сколько трезвостью ума. Он сразу понял: сколько ни помогай Ксавье Малату, он будет нуждаться в поддержке всю жизнь.
– В будущем месяце решится вопрос о подряде по расширению Алжирского порта, а я, по счастливому совпадению, работаю в крупном строительном предприятии, в котором мой шурин состоит пайщиком...
Премьер-министр незаметно нажал кнопку звонка, вызывая курьера, не замедлившего появиться в дверях.
– Проведите господина Малата в кабинет господина Берана.
Малат, очевидно, ничего не понял, так как восторженно воскликнул:
– Благодарю, старина, я знал, что на тебя можно рассчитывать! Ты, конечно, прекрасно понимаешь, что если б не я, тебя бы тоже выгнали из школы, и кто знает, где бы ты был сейчас. Во всяком случае, не сидел бы на этом месте. Что бы там ни говорили, добрые дела не забываются. Значит, все в порядке?
– Нет.
– То есть как?
– Тебе придется побеседовать с заведующим отделом, ведающим предоставлением подрядов.
– Но ты ему скажешь, что...
– Я позвоню, чтобы он уделил тебе десять минут. Вот и все.
Он все же назвал его на "ты". Однако сразу же пожалел об этом, укоряя себя если не в малодушии, то, во всяком случае, в непростительной слабости.
Вскоре он начал получать длинные дурацкие послания. Малат рассказывал в них о жене, которая дважды покушалась на самоубийство и которую он теперь боялся оставлять одну, о голодных детях, которых он не мог отправить в школу, так как у них не было приличной одежды.
Малат уже не просил дать ему государственный подряд, он умолял оказать ему хоть какую-нибудь помощь, предоставить хоть какую-нибудь должность, пусть самую скромную, на худой конец был даже согласен стать смотрителем шлюзов на канале или сторожем где-нибудь на стройке. Но он и не подозревал, что его бывший однокашник из Эвре распорядился собрать о нем подробные сведения и завести на его имя карточку в "Сюртэ Женераль". И продолжал писать ему пространные, то пошлые, то душераздирающие письма.
Таких писем, написанных, за малым исключением, на бумаге с фирмой какого-нибудь кафе, Малат за последние двадцать лет отправил великое множество: иногда он менял адресатов, и порой это приносило ему успех. Но если он и в самом деле был когда-то женатым человеком и отцом семейства, то бросил жену и детей уже десять лет назад.
– Он опять явился, господин Премьер-министр, - докладывал время от времени курьер.
Малат пробовал применить другую тактику: стал бродить, жалкий и небритый, около министерства, в надежде разжалобить своего бывшего товарища.