Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
Я часто думаю: а прими мы тогда эту концепцию создания мощных экономических территориальных структур с большими правами, возможно, и не было бы причин для объявления через шесть лет поспешной и непродуманной суверенизации России. Не было бы этого толчка для расчленения СССР, не была бы заложена мина замедленного действия и в собственном российском доме. И мину эту нынешние власти страны уже четыре года пытаются всячески обезвредить. Но ее часовой механизм, к сожалению, действует, и не дай Бог, чтобы его стрелки дошли до красной черты.
Что ж, тему создания таких районов мы спрятали тогда в подтекст: мол, требуется дополнительно проработать вопросы управления народным хозяйством в РСФСР. Сделали бюрократически традиционно, чтобы только «застолбить» тему, не убить ее навсегда. И записка с предложениями, подписанная Тихоновым и членами Комиссии, ушла на Политбюро. Там без особых обсуждений (тогда заседания больше двух часов не продолжались, поскольку Черненко и это время с трудом выдерживал) одобрили, как я уже писал, нашу работу и рекомендовали положить ее в основу дальнейших шагов. Это была победа.
Почему я так это оцениваю? Да потому, что мы столкнулись с невозможностью расширять экономический эксперимент без реформирования всей управленческой машины. Особенно ее несовершенство стало мешать, когда мы заговорили об ускорении научно-технического прогресса. В книге еще много раз прозвучит это слово — «ускорение». Поэтому я хотел бы довести до сведения читателя, откуда оно взялось и когда вошло в обиход.
Термин «ускорение» родился в дни, когда мы в ЦК и тихоновской Комиссии знакомились с предложениями Госплана СССР о перспективах развития экономики в двенадцатой пятилетке и до 2000 года. Тогда этот термин был применен только к социальной сфере. Хозяйство страны находилось в таком состоянии, что ускорение по всем направлениям его попросту убило бы.
Все это понимали, никто с этим не спорил, и здравомыслящие люди прекрасно сознавали, что ускорять все и вся и создавать соответствующие приоритеты — дело абсолютно нереальное. И странными кажутся мне все последующие обвинения в адрес Правительства в том, что оно выдвинуло якобы идею тотального ускорения. Иногда удивляешься логике критиков. Вчера они обвиняли Рыжкова в том, что он сдерживает Горбачева в его великих свершениях, а сегодня ему приписывают то, от чего он спасал страну, стремился удержать коней, чтобы «не понесло». Передергивание фактов — любимое занятие иных «писателей».
А речь-то шла всего лишь о коррективах к госплановским предложениям по социальной сфере, особенно по ее материальной базе. Определяя жизнь страны на такой длительный период, нельзя было согласиться с тем, чтобы решение социальных вопросов снова уходило за далекий горизонт. Ведь мы чувствовали, что народ устал выполнять государственные задачи за счет своего благополучия. И мы понимали необходимость ускорить темпы строительства жилья, детских садов, магазинов и т. п. Вот сюда-то, в социальную сферу, на нужды людей мы и собирались перебросить дополнительные ресурсы, ускорить ее развитие.
Нет, господа! Критика не по адресу. Обратите ее тому, кто своей спешкой и метаниями, громкими и трескучими фразами подталкивал страну к всеобщему и нереальному ускорению ее развития. После избрания Генсеком Горбачев стал активно ездить по стране, раздавать обещания, причем, учитывая состояние экономики, — несбыточные. От Правительства требовалось, чтобы оно эти обещания исполняло. И побыстрее. Вот это сакраментальное «побыстрее» и рождало неразбериху в отечественном хозяйстве. Экономика держится на предсказуемости, на холодном и точном расчете. Она не терпит залихватских рывков и дерганий по любому поводу и в любую сторону.
Трудно в реальной жизни отделить политику от экономики. У нас всегда первая бежала впереди второй. Но одно дело, когда вырабатывается концепция развития экономики под определенные стратегические цели, и другое — когда концепция калейдоскопически меняется во имя сиюминутных, зачастую просто популистских целей. Идея широкомасштабного ускорения без создания необходимых экономических условий для этого является прямым следствием непоследовательности и поспешности, присущих характеру Горбачева.
Второе направление, где, на наш взгляд, было необходимо ускорение, — это темпы научно-технического прогресса.
Ни для кого не являлось секретом, что мы, располагая огромной производственной мощью, высокообразованным населением, занимая передовые позиции в военно-промышленном комплексе, космосе и ряде других направлений, вместе с тем проигрывали в научно-техническом отношении во многих сферах. Глубокие, фундаментальные теоретические разработки академической и отраслевой науки не находили широкого применения в экономике. Возникла парадоксальная ситуация: страна, располагающая огромным, просто гигантским научным потенциалом, не могла его реализовать. За нашими разработками и их авторами охотились иностранные фирмы, а мы у них же покупали технику и изделия, впитавшие в себя достижения отечественной науки.
Было совершенно ясно, что в основе невостребованности разработок наших ученых и специалистов лежит несовершенство экономического механизма. Он просто не воспринимал всякие новшества, отталкивал их.
Создание органически нацеленного на научно-технический прогресс (НТП — прошу позволить мне использовать эту аббревиатуру для краткости) экономического механизма и было ключом к решению этой задачи. Конечно, точнее было бы говорить не об ускорении научно-технического прогресса, а о создании условий для его нормального развития. Если бы такая организационно-экономическая и правовая работа велась своевременно и систематически, прогресс ускорялся бы сам. Но уж такое время было — не могли обходиться без громких слов.
А что касается НТП, то для него существовал даже термин «внедрение», связанный в моем представлении с неким насильственным всучиванием чего-то ненужного. Впрочем, раз уж мы живем в стране безнадежно кривых зеркал, то это вполне логично.
Один пример. Разработанный Уралмашем в бытность мою директором метод непрерывной разливки стали давал 10-процентную экономию металла. В масштабах металлургии страны — огромная цифра! В 1984 году, о котором здесь идет речь, в СССР разливалось по этому методу 13 процентов стали, а в Японии, куда наш завод в начале семидесятых годов продал лицензию, — 79. Надо ли комментировать?