Прения сторон
Шрифт:
— Я бы на вашем месте так не драматизировал, — негромко говорил Штумов Ильину. — Калачик, разумеется, получит, что полагается, но вы как адвокат сегодня не проиграли, а выиграли…
— Триумф из рук этого подонка!
— Tu l’as voulu, Georges Dandin! [2]
— Нет, я этого не хотел, — сказал Ильин. — Мой Андрей, когда был маленьким, больше всего любил «конструктор». Из одних и тех же кубиков можно выстроить какой хотите дом, даже дворец. Я думал, что и мою новую жизнь можно выстроить из старых кубиков. Но ведь это невозможно… А помните, Василий Игнатьевич,
2
Ты этого хотел, Жорж Данден! (франц.)
— Помню, голубчик, помню… Иные времена, иные песни… Если хотите, соберемся в коллегии и будем дискутировать на любую тему… Но я думаю, что ваша деятельность в суде гораздо важнее всех этих дискуссий. Варя! — сказал он Пахомовой мягко. — Посидите с нами. Ильин вспомнил старые годы… Вы тоже были когда-то моей ученицей…
И как-то сами собой образовались два кружка. В одном молча главенствовал Штумов, в другом приятно урчал Касьян Касьянович:
— Придет день, когда должностная преступность и вовсе исчезнет. И я поднимаю этот бокал…
— Тост не поддержан, — сказал Колтунов. — Не будет преступности, уважаемый, куда прикажете податься? На сто рэ юрисконсультом по трудовым вопросам? Мерси — нет! За процветание этого дома! Ирина Сергеевна, грибочка не пожалейте!
Но за грибочком ему пришлось скользить самому. Зазвонил телефон, и Иринка сразу защебетала:
— Очень рады, что вы позвонили, приезжайте к нам! Почему поздно? Ничего не поздно, у нас все свои, Касьян Касьянович, Василий Игнатьевич. Ну, смотрите, вам с горы видней, хорошо, хорошо, спасибо, ну конечно, передам! Это Аржанов…
— О господи, — сказал Ильин. — Аржанов!
— Чем ты опять недоволен? Очень мило с его стороны, говорит, что всегда верил в твою счастливую звезду и еще что-то такое о Христофоре Бахе. Я и не знала, что был еще Бах…
— Там целая семья композиторов, — сказал Штумов.
Касьян Касьянович засмеялся:
— Семейственность! Но я думаю, что у нашего Баха настроение сейчас не ай!
— Да уж, с халатности на хищение!
— Бросьте, весьма банальный случай!
— Внимание, Миша Слиозберг расскажет нам сейчас кое-что.
— Счастливая звезда, — сказал Саша, — что это за штука такая, с чем ее едят? Говорят, «родился под счастливой звездой»… А что это значит? Ведь это бред — никто не верит в вифлеемские сказки… И все-таки это так. Один, будь у него хоть сто талантов, ничего, кроме вечной памяти, не заслужит — не та звезда, а другой…
— Все зависит от администрации, — перебил его Касьян Касьянович. — Я лично ни в какие самородки не верю. Ну, был, допустим, Шаляпин, допустим, самородок, так ведь он только пел, а надо было кому-то и хор наладить, и не в лаптях же перед публикой, и еще кому-то на счетах прикинуть… Так ведь то Шаляпин, а ты, я думаю, об Ильине. А кто эту звезду на небосклон запустил? Дайте мне любого, отполирую так, что засияет не хуже! Ну, кто согласен сиять?
Колтунов засмеялся:
— Я вижу, Алексей Максимович насчет ереванского коньяка не ошибся. А насчет самородков — это спорно.
— Спорно, спорно, весьма спорно, — поддержал Васильев. — Бесспорно только то, что сейчас метро закроют.
— А я согласен, — сказал Саша. — Не знаю, может быть, это коньяк,
— Нет, — резко сказал Ильин. — Нет, Саша, нет!
— А почему нет? Там дело, а у тебя речи. Я ими однажды уже насытился, на двадцать лет хватило! Но, как говорит Касьян Касьянович, «природа не терпит пустоты». Я правильно вас цитирую?
— И все равно — нет! Нет, Саша, — говорил Ильин. — Да ты этого и не сможешь. Для этого надо второй раз родиться!
— А почему бы и не родиться? — спросил Касьян Касьянович. — Не юрист, а инженер? Чем плохо для помощника? Важно, что высшее законченное! Еще какие крестины справим! Что на язык остер? Так это, Евгений Николаевич, по нынешним временам очень даже годится! Что улыбаться не умеет? Научим!
— Нет, — говорил Ильин. — Нет, нет, все равно нет!..
И когда гости ушли, он ходил и ходил по комнате и повторял: «Нет, нет, все равно нет!»
— Ты что-то поглупел, Женя, — сказала Иринка и ушла к себе.
Ильин открыл окно — зверски как было накурено. Ночь холодная, темная, дождь, под фонарем стоит Большой Игнат, и Касьян Касьянович развозит гостей. Это значит, что мушкетерам придется топать пешком — не слишком приятное дело по такой мокропогодице. «Что поделаешь, — скажет Портос-Колтунов, — сами ж мы и напросились». — «Ничего, ничего, — скажет Арамис-Слиозберг, — надо пройтись после рюмки». И только третий мушкетер ничего не скажет. Он будет ежиться всю дорогу, вспоминая сегодняшние высокие глаголы: кто их знает, этих Касьяновичей и Васильевичей, со всеми их конторами и командами. Посмотрим еще, как пойдут дела со Сторицыным. Многие еще могут загреметь… «Но могут и не загреметь», — заметит другой мушкетер, и все трое согласятся на том, что неизвестно, какие козыри есть у умного Окуненкова и что в конечном счете скажет суд.
Ильин еще долго сидел у себя в кабинете и думал. Думать было нелегко, и он вспомнил Штумова: закурите, если вам этого хочется, — открыл пачку, которую Иринка держала на всякий случай, закурил, но ничего не почувствовал, кроме горечи. Он тут же смял папиросу. Ну что ж, спать так спать. Но спать не хотелось. Огромный день еще держал его, и все казалось, что еще что-то должно случиться. Да нет, ничего уже не может случиться. Он дома, Иринка спит, спят дети, наверное все спят и в самолете, который летит сейчас в Среднюю Азию. Ильин так близко чувствовал его гудящее тело, как будто сам был пристегнут взлетными ремнями. В последний раз мелькнул силуэт СЭВ, самолет взял круто вверх, началось небо. Качались далекие планеты, на землю сыпались звезды — осенний звездопад был в разгаре, и казалось, что работает гигантская паровозная труба. А над всем этим стояли дикие терриконы Млечного Пути. Ильину хотелось, чтобы сама природа дала ему пример ясности и полезности бытия, а мир вставал перед ним в хаосе.
А как все было ясно весной, как он ладил с этим небом, умело складывая звезды в знакомые многоугольники Лебедя, Ориона, Веги и Медведицы, и под аэрофлотовские леденцы уверенно чувствовал себя частицей этой хорошо проверенной и грамотно устроенной Вселенной. В конце концов, каждый человек по-своему видит мироздание. Один видит в нем сверкающую огнями комфортабельную гостиницу, другой — дом как дом, в котором надо работать и платить и за радости, и за горе.
Ильин встал, потушил свет, но только вышел из кабинета, как что-то родное и теплое ткнулось ему в плечо.