Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб
Шрифт:
- Смог в самый важный момент. Настоящий воин не бывает бывшим. Он ее с большой силой отбросил. Да, кстати. Откуда там взялся отец Афанасий?
- Он с нами отплыл. Ты помнишь, его разыскивал пан королевский мечник.
- И княгиня его не узнала?! А ты знаешь, что это тот самый священник, который произносил ту проповедь? Из-за которой она Болеславу от ворот поворот дала?
- Я знал. Догадался. Она не узнала, - грустно, но без всякого надлома ответил Сольмир.
– Он выглядел как холоп из простонародья. Она и не присматривалась. Княгиня же...
– бывший муромский сказитель посмотрел на небо, сквозь листву липы, в тени которой они стояли. Сладостный запах липового цвета, мирное жужжание
- Только накануне боя она его узнала. Он принимал исповедь и отслужил обедню, - Сольмир по-прежнему вглядывался в небо сквозь листья.
– Он, конечно, знал, что она... она не переживет наступающего дня. После того, как наши втянули лестницу наверх, она была обречена... Ты не будешь смеяться, если я скажу, что надеюсь встретиться с ней в Будущем веке? Там, где все будут равны по положению. И главным будет состояние души.
Всеслав промолчал. Это, конечно же, было не смешно.
- Я теперь христианин, как и она.
- Пан мечник доложил Болеславу, что ваш отец Афанасий укрылся у Любавы. Король потребовал от меня его выдачи.
- И ты бы выдал? Если бы знал, где он?
– Сольмир на мгновение взглянул собеседнику в глаза и снова уставился в небесную синь голубыми глазами. Длинные кудри рассыпались по плечам.
Вопрос был хорошим. Любава находилась в тяжелом состоянии, и как-то еще отягощать ее положение Всеслав не стал бы даже по приказу своего короля. Он пожал плечами.
- Неважно. Отец Афанасий сам явился к королю как раз, когда я от него выходил. В полном монашеском облачении...
- Ой, дядько лысый... то есть, Господи помилуй.
Всеслав невольно улыбнулся своей удивительной улыбкой, которая точно освещала его изнутри.
- Вот-вот.
- И что?
- Не знаю, чем все закончилось. Я дожидаться не стал. Сюда торопился.
Однако он очень скоро узнал, чем закончилась та роковая беседа. На следующий день во Вроцлав прискакал крупный отряд рыцарей короля. Рыцарей короля Мешко, потому что король Болеслав Польский был найден мертвым в своих покоях. Известие мгновенно облетело грод, вызывая самые разные чувства. Всеслав, оглушенный этой страшной новостью, закрылся в собственной горнице. Лично для него Болеслав был единственным покровителем в родной земле. А для Польского королевства умерший король был тем, кто умел сплавлять в единый, опасный для врагов клинок самые разнообразные силы королевства. Ему подчинялись все, даже те, кто друг друга ненавидел, а вот его сыну, слабовольному Мешко никто подчиняться не будет. И эта взаимная ненависть разных сил, лишенных достойного вождя, неминуемо должна была привести к длительной междоусобице, к нашествию на ослабленное раздорами королевство внешних врагов. Что должен был делать один из немногих правильно оценивающих положение рыцарей короля? Уехать на чужбину? Не будет ли это изменой? Остаться и говорить вслух, то, что он ясно понимал? Услышит ли его хоть кто-нибудь? Не объявят ли его самого врагом, чернящим все и вся?
Но Всеслава ждало нечто гораздо более худшее. Его вызвал на общее собрание в Большой зал его отец, Вроцлавский воевода. Но лишь только молодой рыцарь вошел в зал, как его окружили вооруженные рыцари короля. Пан Герхард потребовал от него, отдать ему свой меч. Всеслав оглянулся и подчинился. Хотя он не знал за собой ни одного поступка, достойного публичного взятия под стражу. Сопротивление было бесполезным, друзей и покровителей у него не осталось.
- В чем вы меня обвиняете?
– холодно спросил он?
И оказалось, что именно его обвиняют в смерти короля Болеслава. Пан Всеслав был последним, кому король давал аудиенцию с глазу на глаз, через час после которой властитель
Скорый и неправедный суд над сыном Вроцлавского воеводы состоялся прямо во дворе замка воеводы при стечении потрясенного народа.
Всеслав скрестил руки на груди и молчал, понимая, что оправдываться бесполезно. Всем собравшимся нужно было свалить на кого-нибудь вину за гибель короля, чтобы никто не подумал ни на кого другого. Слишком много разнообразных течений бурлило сейчас в Польском королевстве, между которыми умело лавировал прирожденный вождь, первый польский король. Но, лавируя, властитель многое замедлял и останавливал. И многие им были недовольны. Слишком многие. И, чтобы немедленно заставить замолчать тех, кто обвинял противников в скорой смерти Болеслава, нужна была жертва. Всеслав, за которого кроме погибшего короля некому было заступиться, подходил идеально.
Ну и к тому же, хотя истина никого здесь не интересовала, но он действительно был последним, с кем король разговаривал перед смертью, да и еще с глазу на глаз.
Обвиненного в убийстве своего короля рыцаря окружали решительно настроенные воины, соратники пана Герхарда. Сам Вроцлавский воевода, пан Гумберт со значительной частью своих людей стоял поодаль, не вмешиваясь. Всеслав один раз взглянул на него, усмехнулся и больше в ту сторону не смотрел.
А в другую сторону, туда, где в толпе простого народа стояла Любава, он попросту боялся смотреть, хотя именно туда ему хотелось смотреть неотрывно. Он боялся привлечь к ней внимание враждебно настроенных воинов, но изредка все же их взгляды встречались. И той боли и нежности в ее глазах, которые он видел, было достаточно, чтобы Всеслав мог встретить свой конец достойно. Когда вот так, хладнокровно, не в бою, смотришь в глаза собственной смерти, то все силы души уходят именно на то, чтобы достойно продержаться до того момента, когда она наконец придет, эта страшная проводница в мир мертвых. Больше уже ни на что сил не было.
Но он с легкой усмешкой на губах, скрестив руки на груди, сохранял видимое спокойствие во время зачитывания обвинения в злодейском убийстве короля Болеслава.
- Признаешь ли ты свою вину, бывший рыцарь Всеслав из Вроцлава?
– все-таки задал формальный вопрос пан Герхард по окончании чтения обвинения.
- Нет.
- Правильно, сынок, держись.
Из толпы простого народа вперед протолкался все им хорошо известный человек.
- Отец Афанасий, - пронесся гул голосов над двором.
- Я говорил с вашим королем после того, как Всеслав вышел от него, - не спеша заговорил монах в звенящей тишине.
– Болеслав был здоров. Они со Всеславом ничего не пили и не ели. Отравить короля он так же никак не мог. Я свидетельствую, что Всеслав невиновен.
- О чем ты с ним говорил?
– спросил пан Герхард, прищурившись, как если бы целился из лука.
– И как ты вообще вышел на свободу после вашего разговора, если король был жив и здоров?
- Я сказал ему, что чаша терпения Господня переполнена. Или он покается в своих грехах, особенно в убийстве моих единоверцев, или немедленно погибнет лютой смертью. И не во власти вашего короля было задержать меня в тот момент.
- Ах вот как, - сквозь зубы процедил пан Герхард.
И он сам и большинство его соратников уже были отлучены от церкви архиепископом Гаудентием за эти самые убийства чужестранцев монахов. Терять им уже было нечего. Старику епископу объяснить ничего было нельзя. Его могло удовлетворить только публичное покаяние в содеянном и выполнение наложенной, довольно-таки позорной епитимьи. Какие они, спрашивается, ревностные христиане, если им в церкви можно находиться только босиком, в одной рубашке кающегося грешника?! Да уж лучше вообще в эту церковь не ходить.