Преодоление (сборник)
Шрифт:
Стал я от него заначки делать. Деньги у людей брал да тихонько от старца в разных местах прятал, ведь и самим же питаться нужно было.
Собираюсь на рынок за свежей рыбой. Сунул руку в унты, – старцу унты кто-то подарил, а я в них один из схронов и соорудил. Руку сую, а денег нет. Я в другое место, третье. И что ты думаешь? Везде дед деньги нашел и все раздал.
Я тогда на него разозлился.
– На что, – кричу, – я тебе супчик твой сварю, а, дед? Ты почему все деньги спустил, что мы с тобой сами есть будем, а?
А он смотрит на меня виновато, как ребенок, и говорит:
–
– Да к тебе полстраны едет, что же нам теперь, с голоду помирать? Всех не пожалеешь, на всех тебя не хватит.
– А вот Его на всех хватало, Он всех жалел, значит, и мы, Его рабы нестоящие, должны всех жалеть. А о хлебе не беспокойся, давай лучше помолимся, Господь и нас с тобой не забудет.
И действительно, стоило старцу помолиться, как тут же кто-нибудь и появлялся. Еды принесет и спрашивает меня, что, мол, еще из продуктов прикупить. Я тут же списочек составлю. Хочется, конечно, побольше всего заказать, да бесполезно, через пару дней опять «на молитву становись», есть-то что-то надо.
У старца была привычка вставать в три часа утра. Мы с ним вдвоем спали на надувном матраце. Дед маленький был, я у него в ногах помещался. Проснется утром и меня ногой будит:
– Вставай, Витенька, молиться надо.
– Я не монах, сам и молись, я на кухню пойду досыпать.
– Нет-нет, Витенька, я молиться буду, а ты только покади.
Я кадило разожгу, а отец Никита кадит, да так, что дым глаза ест, и начинает записки читать. Он их уже раз по сто прочитал, а все читает и читает. И так каждую ночь. Думаю, что делать? Замучает меня старик. Стал я потихоньку от него записки прятать и во дворе сжигать.
«Да ты не смотри на меня так, – это он мне, – я уже в этом давно покаялся. Ты сам попробуй со святым человеком пожить, с ума сойдешь».
Бывали мы с ним в Москве в разных храмах, в основном отцы плохо нас принимали. Ревность начиналась, старца многие верующие знали, и как увидят, так и бегут к нам, а отцам обидно было. Вот только к отцу Т-ну в Ср-ский монастырь приедем, ему докладывают, он сразу к нам. В первый раз подошел к старцу, ему руку поцеловал и мне. Я не ожидал такого и потом всякий раз за старчика прятался, чтобы у меня руки не целовали.
При мне посещал старца, уже покойный, отец Иероним из Санаксар. Я их тогда никого не знал, это потом уже в книжках на фотографиях узнавал и по подписям имена запоминал. Четыре месяца я вместе с отцом Никитой прожил, и собрался он помирать. Послал меня отправить телеграммы по девяти адресам, чтобы приехали к нему те, с кем он еще в горах Абхазии в пятидесятые подвизался. Перед смертью его парализовало на левую сторону. Я прихожу с рынка, вокруг него бабки сидят плачут. Он меня увидел, обрадовался:
– Как хорошо, что ты пришел, гони их всех, не хочу при них умирать.
Я его еще в туалет успел сводить, в постель уложил. Лежит он, и представляешь, в этот самый момент к нам приходят и говорят, что деду паспорт принесли, первый в его жизни паспорт. Он ведь все по горам да по квартирам чужим жил, паспорта своего никогда не имел. Я говорю:
– Батюшка, паспорт тебе принесли, что с ним делать?
Старчик усмехнулся:
– Да зачем он мне теперь, Витенька, брось его, мне уже на небесах прописка нужна.
Так он к нему и не притронулся. Потом замолчал, вздохнул и словно уснул.
Отец Никита так выбрал момент послать вызов на похороны, что никто из его друзей уже не застал старца в живых. Приехали семь монахов и две монахини. Помню, первым пришел отец Р-л (Б-ов), они с моим старчиком, еще в Абхазии, вдвоем в одной пещере много лет прожили. Маленький такой, женоподобный, заходит и весело кричит:
– Ну, ты и хитрец, Никита, ушел-таки первым! Всех нас вокруг пальца обвел.
Запомнилось, что все, кто приезжал, здоровались со мной, как со старым знакомым, и называли меня по имени.
Прошло несколько дней со дня похорон отца Никиты. Я на своем веку много смертей повидал, и эта, да такая мирная, меня никак не задела. Помню, иду по Москве, в районе Речного вокзала, и вдруг ни с того ни с сего мне стало так плохо. И не могу понять, что со мной. Думаю, надо немедленно выпить, известно, это же лучшее средство от всяких непонятностей. Выпил, а не помогает. Такое чувство, словно рвут меня на части, только изнутри, душу разрывают.
И сообразил ведь, помчался в Ср-ский монастырь к отцу Т-ну. Он увидел меня и сразу все понял. Не говоря ни слова, завел в храм и оставил в нем на ночь. И я, здоровый сильный мужик, проплакал до утра. Никогда со мной такого не было. Утром пришел в себя, а я монашеской безрукавкой укрыт. Это отец Т-н ночью ко мне приходил и своей безрукавкой накрыл, так она у меня и осталась. Спрашиваю его:
– Батя, что со мной?
Он мне объяснил:
– Благодать от тебя отошла. Когда ты со старцем жил, ты же в его благодати, как в речке, купался, а сам того и не замечал. Я тебе руку не зря целовал, ты причастником святости был. А теперь та благодать, что он стяжал, после его смерти тебя покинула. И ты еще долго в себя приходить будешь. – Он подозвал кого-то из монахов и указал на меня: – Когда бы ни пришел, открывай ему храм.
Много тогда, после смерти старца, я глупостей натворил, одно время пил как сумасшедший. Ребята мои даже на дачу меня вывозили, пристегнут наручниками к батарее и пить не дают. А потом вижу во сне: приходит мой старец и говорит: «Не бросишь пить, Витенька, помрешь, как муха, а я в тебе еще тогда священника разглядел». Поверишь, проснулся и чувствую, не хочу пить, и вот уже сколько лет этой заразы в рот не беру.
Потом привезли меня в Оптину к отцу И. До сих пор он меня ведет и на священство благословил. Перед рукоположением во сне снова отца Никиту видел, что говорил он мне, не помню, только очень уж он доволен был. И сейчас вспоминаю его слова, что говорил он мне в Королеве, ведь всю мою жизнь старец наперед прочитал.
Вспоминается то время, смешно и стыдно, как ходил по Оптиной с сигаретой в зубах. Стою у келии отца И., жду его и курю, монахи мимо идут, и поверишь, ни один мне замечания не сделал. Потом уже, через год, я через «штрафные» поклончики и говорить без мата научился, и вести себя как церковный человек, а тогда, сделай бы мне кто замечание, я бы тут же развернулся и уехал.