Преодоление
Шрифт:
Вся история науки — цепь попыток ответить на разнообразнейшие «почему». Но ученый начисто теряет дар речи, когда приближается к главным вопросам, не ответив на которые нельзя понять суть мироздания.
Сяо на эти вопросы тоже не ответил. Он начал доказывать, что ответить невозможно, потому что законы природы, оказывается, совершенно не связаны друг с другом. Внутренней логики в них нет.
Я решил, что Сяо вернется к этой интересной проблеме в следующей статье. Но следующей статьи не было. Пощекотав читателям нервы и выдвинув неожиданную идею о том, что нет ничего скроенного более нелепо, чем законы природы. Ли Сяо опустил руки и вернулся к ситуационному моделированию.
А сейчас он смотрел на меня с таким удивлением, будто человек, знакомый с его экологическими работами, сам по себе научная редкость.
— Как фантаста вас это могло заинтересовать, я понимаю, — сказал он.
— Вы больше ничего не публиковали на эту тему?
— Я собирался рассказать о результатах на конференции.
Конечно, как и Борзов, Ли Сяо приберег самое интересное на десерт, догадываясь, что десерта не будет. Любопытно, что приберегли Комаров и Ингрид? И вообще, что общего между этими людьми? Чем занимаются они в своей комиссии? Надо полагать, что не расследованием аварии, о которой знали заранее!
— Николай Сергеевич тоже хотел рассказать о своей работе на конференции, но заседаний нет, и Николай Сергеевич выбрал в слушатели меня.
— Я понял ваш намек, — улыбнулся Ли Сяо.
— А что? — наклонил голову Комаров. — Почему бы действительно не устроить мини-конференцию, раз уж так получилось? Вы какой доклад планировали, Леонид Афанасьевич?
— Видите ли, — сказал я, смутившись, — у меня нет заготовленной речи. Я хотел рассказать, как методы фантастики помогают в решении научных проблем. А предварительно хотел послушать несколько выступлений, чтобы выбрать проблему для себя.
— Ну, — добродушно сказал Комаров, — одно выступление вы прослушали. Или проблема гениальности не глобальна и не заслуживает внимания фантастов?
— Глобальна, — согласился я. — И проблема экологии Вселенной тоже. Но вот Ингрид глобальными проблемами не занималась. Довольно узкая тема — физика нейтронных звезд… У меня есть одна идея о причинах аварии… Мы ведь, помните, поспорили с Николаем Сергеевичем… Но эта идея не объясняет, почему Ингрид занимается нейтронными звездами,
— А почему бы ей ими не заниматься? — удивился Ли Сяо. — Ингрид увлекалась астрономией с детства. Верно, Ингрид?
Оказывается, девушка давно уже подключилась к нашей беседе — в стене светилось ее стереоизображение.
— По-моему, Леонид Афанасьевич придает своему вопросу какой-то особый смысл, — сказала она.
— Верно, — согласился я.
— Объясните, пожалуйста, — попросил Комаров.
— Позднее, — уклончиво сказал я, привычно оставляя на будущее решительное объяснение. — Я могу пользоваться информатекой?
Комаров вопросительно посмотрел на Оуэна.
— Сколько угодно, — сказал тот.
Я встал и попрощался. Уже у двери услышал голос Комарова:
— Дотошный народ эти литераторы.
7
Тишина на Полюсе фантастическая. Кажется, что если приложить ухо к стене, то можно услышать, как на другом полушарии — километрах в семи — мягко стучит телетайп в лаборатории связи.
После ужина навалилась усталость, и вечернюю сводку новостей я смотрел, лежа в постели. Было письмо и от Наташи, написанное в свойственном ей «изумленном» стиле: «подумать только», «как же ты там» и так далее.
Заснул я крепко, но тогда отчего проснулся среди ночи? Что-то застряло в мыслях, идея, вспомнить которую было невозможно — совершенно не за что уцепиться. В глухой тишине ночи будто растворились все ориентиры памяти.
Я встал — нужно было обязательно прогнать эту абстрактную тишину. Громко топал ногами, щелкал тумблером утилизатора, но звуки, производимые мной, казалось, конденсировали тишину еще больше. Тишина нарастала на звуках как на центрах конденсации. Единственное, что могло уничтожить наваждение, — звук человеческого голоса. Я поехал на эскалаторе в медотсек, рассудив, что если и есть сейчас кто-нибудь бодрствующий на Полюсе, то это дежурный.
Медотсек оказался больницей коек на сто — вероятно, проектировщики считали, что среди экипажа может начаться эпидемия. В комнате дежурного меня встретила Ингрид, пока я возился в тамбуре, умываясь и натягивая стерильную пленку, она успела приготовить кофе.
Просто удивительно, как ночь, даже если она условна, и чашка кофе заставляют откровенничать с незнакомым человеком. За полчаса я успел рассказать все о себе и о Наташе и услышал, как Ингрид ходила несколько лет назад на Пик Победы. И глупо сорвалась в пропасть. Летела почти два километра, но ничего не помнит, сразу потеряла сознание. И осталась жива. Спасло чудо: она упала на склон снежного завала и покатилась, скользя. Нашли ее быстро, откопали, сшили и склеили переломанные кости, но месяца четыре пришлось лежать без движения.
Тоскуя на больничной койке, не зная еще, удастся ли встать на ноги, Ингрид занялась нейтронными звездами. Раньше она специализировалась на квазарах. Почему нейтронные звезды? Потому что они представлялись Ингрид такими же физически ущербными, как она сама. Звездные огарки, которым ничего не осталось в жизни… Как и ей.
— Это я на ваш вопрос отвечаю, — сказала Ингрид. — Помните, вы спросили за ужином?
Я кивнул. Я думал о другом, знал, что мысль появится, только ждал толчка. И дождался. Будь со мной моя картотека, я бы уже давно обо всем догадался. Конечно, это было в фантастике! Именно нейтронные звезды. Рассказ был опубликован лет сорок назад. Хороший рассказ, яростный, от души. И был забыт, как большинство таких рассказов, — отличный по мысли, он был написан рукой дилетанта. Автор был неплохим астрофизиком, но никудышным литератором.
— Извините, Ингрид, — сказал я. — Вспомнилось кое-что…
— Из области фантастики?
— Да… Старый рассказ. Вам это может быть знакомо… нейтронная звезда как носитель разума. Солнце, сжатое до размеров небольшого городка. Немыслимое давление заставляет нейтроны слипаться друг с другом. Возникают длинные нейтронные цепочки — нейтронные молекулы. Неорганическая жизнь. Вообще непонятно какая жизнь. Для меня непонятно… Но жизнь. Вся звезда становится единым мозгом. В ее сверхпроводящем и сверхтекучем теле все нейтронные молекулы оказываются связанными информационной цепью сигналов. Огромный мозг в черепной коробке размером двадцать километров. Мозг, для которого наша Земля — ничто, пустота, сквозь которую можно пронестись, не заметив… И однажды звезда осознает себя, начинает быть… Звезда пробуждается в полном и жутком одиночестве. Голове без туловища легче. И даже человеку без людей — ведь у него остается Земля. А здесь ничего — космос на десятки световых лет. В рассказе этот разум… покончил с собой. Автор хотел сказать — невозможно жить в одиночестве. Разум сам по себе, — ничто…