Препараторы. Сердце Стужи
Шрифт:
– Тысячу лет не был в Коробке… – пробормотал Унельм. – Слушай, спасибо, что рассказала. Правда, спасибо. Я…
– Не за что. – Сорта наконец посмотрела на него прямо. – Мы всё ещё помогаем друг другу, Унельм. Но больше не подводи меня… Или нашу договорённость придётся пересмотреть.
Что-то новое появилось в её лице – твёрдое, непримиримое. Холодное.
– Слушай, как ты? – вдруг спросил он, и что-то в её лице изменилось. – В смысле… я могу тебе чем-то помочь? Может… ты хочешь встретиться как-нибудь, выпить вместе или погулять?
Уголок её губ дёрнулся, как
– До свидания, Унельм.
Она ушла – и он не посмел остановить её, хотя не задал ни одного из протокольных вопросов. В любом случае, пока что он узнал от неё больше, чем от всех остальных, вместе взятых.
Он не успел подробнее подумать об этом – дверь снова открылась, впуская очередного препаратора. Невысокий, крепкий, с лицом наполовину красным, будто обваренным кипятком, и воспалённым левым глазом – радужка орма плохо приживалась.
– Здравствуйте, – пробормотал он, тяжело садясь напротив. Вид у него был больной. – Меня зовут Рорри. Рорри Курт.
Унельм искоса взглянул в бумаги, переданные ему Олке, и вздрогнул. Рорри Курт служил в паре с Миссе Луми.
Задав несколько протокольных вопросов, на которые Рорри отвечал вяло и покорно, Унельм кашлянул:
– Я понимаю, что это трудно… Но я хотел бы спросить о Миссе Луми. Она была вашим ястребом, и…
– Я помню, – глухо сказал Рорри, и впервые в его лице Ульм увидел что-то живое, человеческое. Слабая улыбка тронула покрасневшие губы, и глаза – даже алый, раздражённый – потеплели. – Что вы хотите узнать?
– В распоряжение нашего отдела поступила информация, – Унельм поймал себя на том, что невольно говорит штампами из книжек о ловких сыщиках, которые читал в детстве, – о том, что ваша ястреб была связана с убитым. Вам об этом что-то известно?
Рорри побледнел так, что даже красная, будто обожжённая, сторона лица посветлела. Его губы дрогнули, плечи опустились.
– Была… связана? В каком смысле?
Унельм заколебался. Охотник Миссе выглядел действительно расстроенным. Что связывало этих двоих? Могла ли маленькая Миссе метаться между ними или даже завести роман с обоими? Поверить в это было трудно. С другой стороны, ещё недавно Унельм не поверил бы и в её роман с Лери Селли.
– Я не знаю наверняка. Надеялся, что, может, вы мне расскажете…
– Я ничего об этом не знаю, – прошептал Рорри, поднимая на Унельма глаза, и тот увидел, что в них дрожит влага. – Но… если вы знаете… пожалуйста, скажите. Скажите мне.
Такого поворота Унельм не ожидал и замялся.
– Я действительно не знаю деталей. Знаю только, что они были знакомы. А сейчас мы должны проработать все…
– Вы что, думаете, Миссе как-то связана с его смертью? – недоверчиво протянул Рорри. – Вы ведь знаете, что она погибла, – его голос дрогнул, – до того, как нашли Лери Селли?
– Само собой. – Унельм протянул Рорри одну из заготовленных карточек. – Я… соболезную. Я ведь знал Миссе. Мы оба прибыли из Ильмора. Мне очень, очень жаль. Я не знаю, связана ли она с тем, что произошло… Но вы расскажите мне, если что-то вспомните или узнаете, хорошо?
Рорри кивнул:
– Хорошо.
Вид у него был как у человека,
Мог ли Рорри хитрить? Если он знал о связи Луми и Селли, у него был мотив. Правда, этот хромающий, болезненный, погасший охотник не был похож на кого-то, кто мог совершить такое убийство, не оставив следов… Но кто может знать наверняка? В старых архивах отдела хватало примеров самых неожиданных развязок расследований, тянувшихся порой годами.
У Ульма столько времени не было.
Он сделал пометку на полях. Стоило рассказать о Миссе и Рорри Олке – но прежде хорошенько подумать, чем именно он готов поделиться. Трудно было балансировать между тем, чтобы помогать наставнику – и оставлять часть нитей для себя, не вызывая при этом подозрений.
Всех, кто входил в кабинет после Сорты и Рорри, Унельм пытался аккуратно выводить на тему Миссе и её связи с молодым Селли, но препараторы то ли действительно ничего не знали – и тогда маленькая Луми таила в себе ещё больше способностей, чем он думал поначалу, – то ли ревниво оберегали память погибшей.
Допросы продолжились, но на нечто интересное Унельм наткнулся ещё только раз – ближе к вечеру, когда голова начала подкруживаться от голода и усталости.
Он говорил с препаратором по имени Маркус. В бумагах Олке напротив его имени стояла пометка. Маркус был одним из немногих молодых препараторов, бывших на том балу, куда приходил и сам Унельм. Там же – совсем незадолго до своей смерти – был и Лери Селли. Это светское мероприятие стало для него последним, поэтому Олке особенно кропотливо извлекал на свет из тени дворцового парка все разговоры, сплетни, маленькие ссоры, случившиеся с участием Селли в тот вечер.
Унельм проговорил с Маркусом почти целый час, расспрашивая про тот вечер в мельчайших подробностях.
– Никто из наших с ним не танцевал, – сказал тот ближе к окончанию допроса, глядя на Ульма с нескрываемой неприязнью. – Я бы запомнил – да и все бы запомнили, там же народу была куча.
– Может, с кем-то заговаривал? – Унельм лихорадочно перебирал имена препараторов, бывших на балу. – С госпожой Анной, например. Или господином Стромом? Госпожой Хальсон? – Он ощутил слабый укол вины, но ему нужны были конкретные люди, чтобы разговорить Маркуса – или попытаться уловить малейшее движение ресниц или губ… Одно из тех лёгких, как прикосновение снежинки, движений, о которых рассказывал Олке – движений, говоривших на допросе куда больше, чем слова.
– Не путай в это хоть Хальсон, ей и без того досталось за последнее время, – неожиданно резко сказал Маркус.
Значит, они с Сортой дружили.
– Я не видел, чтобы Стром говорил с Селли. Больше того: этот динн подходил к Сорте, приглашал её танцевать. Я стоял неподалёку и слышал. Так она от него улизнула, и пришлось ему подкатывать к другой девчонке. Так что, как видишь, их ничего не связывает. Зря теряешь время, если думаешь иначе.
– Да, думаю, ты прав, – пробормотал Ульм, снова чувствуя, как по шее пробегает дрожь. – Спасибо, что поговорил…