Преподобная Синклитикия Александрийская или малая аскетика
Шрифт:
Революция 1917 года возбудила в обществе невиданное дотоле ожесточение, зажгла неугасимую ненависть друг к другу. Отныне Церковь обрекалась на уничтожение, верующие объявлены людьми третьего сорта, несознательными, а духовной жизни отказано в праве на существование. Человеку предписано было исходить в своих действиях не из евангельского закона, а из классового сознания. В частном письме от 16 ноября 1917 года о. Варнава высказал свой взгляд на происшедшее: «…сатана обозлился на христиан и хочет вытравить всю веру». Ему лично приходилось нелегко, довелось бедствовать, вести полуголодное существование, быть на волоске от отправки в дисциплинарный батальон, куда новая власть сплавляла всех бывших» и уже непригодных для светлого будущего людей. Но многим пришлось тогда гораздо хуже; епископа Лаврентия (Князева), временно
Тридцати трех лет от роду, 16 (29) февраля 1920 года, по представлению правящего архиерея и решением патриарха Тихона и Священного Синода, архимандрит Варнава хиротонисан в сан епископа Васильсурского, викария Нижегородской епархии. В его служении Христу открывалась новая глава — апостольская, как он называл ее позже. Но не успев развернуться, она вскоре была прервана чрезвычайными обстоятельствами.
Важнейшим достижением новой государственной Системы в страшном, голодном и предательском 1922 году стала организация Красной Церкви (прозванной так народом, иначе — обновленческой, Живой Церкви, а официально — ВЦУ и т. д.). Для победы на духовном фронте требовалось расколоть
православие изнутри, чтоб глаза, обращенные к небу, и там встречали идейно выдержанные лозунги. В считанные месяцы чуть ли не все храмы и большинство духовенства оказались в рядах религиозных реформаторов. Последние дерзновенно брали на себя освящение нового государственного строя — вместе с классовой борьбой, расстрелами заложников, толпами иуд, работавших для установления земного рая.
Краткому торжеству движения на первых порах способствовали не только приспособленчество или страх, но и тревога верующих за судьбу Церкви, широко разлитые ожидания положительных перемен в отношениях между пролетарской властью и религией. Эти призрачные чаяния стали опасным соблазном для молодого нижегородского викария, когда в июле 1922 года он подписал письмо епархиального духовенства о признании обновленческого руководства. И хотя подписал с разумными оговорками (которые, конечно, опустили, пропечатав одну только подпись), но тут же увидел, что обманут и всего лишь использован врагами Церкви. Режим требовал идолопоклонства от всех, кто попал в его тенеты, кто только соприкасался с ним, всячески — хитростью и угрозами — втягивая в отступничество. По — человечески понятные идеи возможных компромиссов с Системой были обманом и самообманом в то время, когда от верующих и пастырей требовался поиск новых путей доброделания и верности Христу в условиях беспощадной диктатуры.
Положение молодого викария осложнялось конфликтом с его непосредственным начальником, архиепископом Нижегородским Евдокимом (Мещерским). Евдоким, вместе с двумя другими высокопоставленными священнослужителями, в июне 1922 года стал первым православным епископом, перешедшим на сторону красноцерковников (а вскоре и номинально их возглавил). Для подобного шага он давно созрел, ибо своей главной целью ставил комфортное существование. Еще в канун революции, будучи главой североамериканской епархии Русской Православной Церкви, он прославился скандальным поведением: завел любовницу, растратил церковное имущество. Однако был прощен на Соборе 1917–1918 годов и в самый тяжелый и ответственный момент назначен патриархом Тихоном руководителем важнейшей кафедры в центре России. Годом раньше Варнава имел острое столкновение со своим архипастырем, чье аморальное поведение вынужден был обличить; однако по — прежнему архиепископ являлся его законным, каноническим, начальством, которому по совести должно оказывать послушание. История старая, как мир, когда в очередной раз верующий, в желании служить Христу, сталкивается не с разбойником или открытыми гонителями, а с маститым церковным администратором, облаченным правом руководить паствой.
Уже позже Варнава объяснял появление своей подписи следствием неправильно понимаемого послушания, молодежного разума. «Я не видел, — писал он, — что настали времена первохристианские…»
Понимание пришло позже, а тогда — летом 1922 года — в нем созрела решимость уйти от щупальцев вездесущей Системы, дотянувшейся до души и сквозь ограду видимой Церкви. Дорога к желанной свободе лежала… через сумасшествие, точнее через его искусное изображение, своего рода розыгрыш. Первого ноября епископ Варнава превратился в классического дурачка. В этот день (связанный с памятью Иоанна Кронштадтского) он вышел к изумленным посетителям без бороды, с волосами, остриженными лестницей, с широко распахнутыми глазами, в расстегнутом пальто, из — под которого виднелась подрезанная выше колен ряса. В таком виде направился через весь город на Тихоновскую улицу в помещение Епархиального совета. «Здесь владыка, — со злорадством описывала городская газета, — начал настаивать на выдаче ему мандата на проезд в Астрахань, откуда он по новому пути направится с докладом в Небесный Иерусалим — к богу. Как ни старались члены совета доказать несуразность его заявления, Варнава стоял на своем:
Билет до Астрахани, а там по новому небесному пути к богу…»
В тот же день епископа поместили в психиатрическую больницу, откуда через несколько суток выписали на поруки паствы с неутешительным диагнозом — «хроническое душевное расстройство в форме параноического слабоумия».
Местная печать смаковала подробности, подчеркивая, что сумасшествие Варнавы явилось неизбежной расплатой за «религиозный фанатизм». Правда, те же атеистические газеты невольно отразили и противоположную точку зрения на происшедшее. «Не с ума епископ сошел, — доказывала рабкору одна из православных “бабушек”, — а самим господом богом обласкан, в святой град Иерусалим отозван! Туда вот и поехал». Пониманию народа оказался доступен сокровенный смысл происшедшего, промыслительно скрытый и от могущественных органов, и от церковного начальства, и от газетчиков.
Позорище, устроенное епископом на улицах города, свидетельствовало не о его ненормальности, а о тяжком кресте юродства, взятом им на себя. В тысячелетней истории русской святости юродству принадлежит особое место. Этот вид подвижничества, благодаря добровольному самоуничижению и отказу от социального положения, неожиданным образом освобождал человека от тисков невыносимой реальности, от необходимости жить по лжи. Юродивые, балансируя на грани позора и шутовства, жизни и смерти, избавлялись от компромисса с жестокими законами мира.
Через двести лет после царствования Петра Первого власть вновь разорвала с национальными традициями. Творцы нового порядка предназначали верующим роль жертв или отступников, но в светлом завтра для них не было места. Пушкинский Евгений, бедный житель призрачной столицы, в отчаянии бежал от Медного всадника навстречу гибели; служитель Христа Варнава уходил от возрождавшегося крепостного строя, от обезумевшей цивилизации, веря, что во мраке исторического обвала не заглохнет христианская надежда.
Уходя на волю от вездесущей Системы, Варнава в дальнейшем мог сохранять свободу лишь в затворе: занимаясь молитвой и творчеством. Убежище епископу предоставил художник Рафаил Карелин, сын европейски известного фотографа (чье знакомство с Горьким послужило своего рода охранной грамотой для его потомков). Рафаил Андреевич (1885–1942), человек тонкой культуры, сторонник чистого искусства (жил в художественной обстановке отцовского дома, среди коллекций старинной одежды и предметов народного быта) в предреволюционные годы, остро чувствуя шаткость и недостаточность идейных устоев российской интеллигенции, погрузился в занятия оккультизмом, пережил острый духовный кризис и с помощью епископа Варнавы вернулся в Православие. В его доме на Большой Печерке «сумасшедший» священнослужитель пишет свою главную книгу — «Основы искусства святости. Опыт изложения православной аскетики», фундаментальный труд, изучающий практику и методологию восточно-христианского подвижничества.
Аскетика — дисциплина, исследующая приемы, с помощью которых человеческая воля укрепляется в доброделании, своего рода наука, изучающая поведение человека, законы, определяющие поступки, их направленность к свету или тьме. Под углом аскетического опыта автор рассматривает устои современной цивилизации, жизнь ее вождей и наставников, определяя стремительное и опасное нарастание в культуре нового времени моральной безответственности и всеядности. Об искусстве быть свободным рассказывает эта книга, о том, как сохранять свободу в условиях земного странствия, в тяжких путах мирских обстоятельств и катаклизмов, средь рабства и насилия.