Прерия
Шрифт:
— Я часто слышал от него малейшие подробности этой ночи, но…
— А певец, а его открытая глотка, а его крики во время битв! — продолжал старик, радостно смеясь при воспоминаниях.
— Все… все… он не забыл ничего, даже самого пустячного случая. Вы не…
— Как! Он рассказывал вам и о чертенке за бревном, и о бедном малом, повисшем над водопадом, и о негодяе, спрятавшемся на дереве? [25]
— Рассказывал о каждом из них и обо всем, чго касалось их. Я полагал бы…
25
Читавшие предыдущие книги, где Траппер является охотником и разведчиком, легко поймут эти намеки.
— Да, — продолжал старик голосом, выражавшим, какое сильное впечатление произвело на него это зрелище, — я прожил в лесах и пустыне семьдесят лет, и, уж если кто может претендовать на то, что знает свет и видал всякие виды, так это я! Но никогда ни раньше, ни позже мне не доводилось видеть человека в таком отчаянном положении, как этот дикарь, а между тем он считал недостойным произнести слово, издать крик или чем-нибудь обнаружить свое отчаянное положение! Это уж их собственный дар. А как благородно он поддержал его!
— Послушайте-ка, старый Траппер, — перебил его Поль. До сих пор он ехал в непривычном для него молчании, довольный тем, что одна рука Эллен обвивалась вокруг его стана. — Днем мое зрение так же верно и тонко, как зрение колибри, зато при свете звезд я не могу им похвастаться. Кто это ползет там внизу: большой буйвол или какая-нибудь заблудившаяся скотина из стада дикарей?
Всадники подъехали, чтобы посмотреть на предмет, про который говорил Поль. Почти все время, чтобы быть в тени, они ехали лощинками, но в эту минуту они поднимались на волнистую возвышенность и должны были переехать как раз через то место, где виднелось неизвестное животное.
— Ну, если бы это было возможно, — вскрикнул Траппер, — я сказал бы, что это тот человек, который путешествует, разыскивая гадов и насекомых: наш доктор.
— А почему это невозможно? Разве вы не велели ему ехать этим же путем?
— Да, но я не советовал ему гнать осла так, чтобы он перегнал лошадь… Впрочем, вы правы, вы правы… — сказал Траппер, перебивая сам себя, когда на более близком расстоянии убедился, что видит перед собой Обеда и Азинуса, — это так же верно, как то, что это настоящее чудо. Вот так штука! Ну, друг мой, как это вы умудрились проехать столько в такое короткое время? Удивляюсь быстроте бега вашего осла!
— Азинус выбился из сил, — печально ответил естествоиспытатель. — Конечно, он не ленился с тех пор, как мы расстались, но теперь отказывается слушать мои увещания и приглашения идти дальше. Надеюсь, что в настоящую минуту нечего опасаться дикарей?
— Не могу сказать этого, не могу: дела между скваттером и тетонами неладные. Да, я не могу отвечать за целость наших скальпов. Осел совсем разбит! Вы гнали его так, что он выбился из сил и стал похож на измученную собаку. Во всем должна быть известная жалость и осторожность, даже когда человек едет, спасая себе жизнь.
— Вы указали мне звезду, — возразил доктор, — и я полагал необходимым спешить в данном направлении.
— Что же вы воображали, что до нее доберетесь, что ли? В каком затруднении очутились вы бы теперь, если бы пришлось скакать с нами далеко и быстро!
— Ошибка заключается в строении этого четвероногого, — сказал Обед. Такие постыдные обвинения заставили возмутиться даже человека столь мирного характера. — Будь у него вращательные рычаги на двух конечностях, это уменьшило бы его усталость наполовину. Одно затруднение…
— Убирайтесь вы с вашими половинами, вращениями и затруднениями! Загнанный осел остается загнанным ослом, а тот, кто отвергает это, — брат названному животному. Ну, капитан, нам приходится выбирать одно из зол. Или покинуть этого человека, который пережил с нами слишком много и хорошего, и дурного, чтобы легко можно было бросить его, или поискать местечка, где его осел мог бы отдохнуть.
— Достопочтенный охотник! — испуганно крикнул Обед. — Умоляю вас во имя всех тайных симпатий нашей общей природы, всех скрытых…
— Ага! От страха он заговорил даже с некоторым смыслом! Правда, противно природе бросать брата, находящегося в беде, и я никогда еще не совершал такого постыдного поступка. Вы правы, друг мой, вы правы. Всем надо скрыться, и как можно скорее. По что делать с ослом? Друг доктор, вы действительно дорожите жизнью этой твари?
— Он — старинный, верный слуга, — проговорил опечаленный Обед, — и мне было бы тяжело, если бы с ним случилось что-нибудь дурное. Свяжите ему ноги и дайте ему лечь на это ложе из травы. Я готов держать пари, что завтра утром мы найдем его там, где оставили.
— А сиу? Что станется с бедной тварью, если кто-нибудь из красных дьяволов увидит его уши, торчащие из травы, как два стебля коровяка? — крикнул охотник за пчелами. — Они утыкают его стрелами, как женщины утыкают булавками подушечки, и вообразят, что убили прадеда всех кроликов! Ну, даю слово, что они убедятся в своей ошибке при первом же куске!
Смиренного Азинуса, слишком кроткого и усталого. чтобы оказать хоть какое-нибудь сопрошвление, быстро связали и уложили на ложе из высохшей травы, да там и оставили. Надо сказать, что хозяин его расстался с ним в полной уверенности, что встретится через несколько часов. Устроив Азииуса и хорошо спрятав его, беглецы отыскали и себе укромное место, где они могли бы отдохнуть сами в ожидании, пока отдохнет осел.
По расчету Траппера всадники проехали со времени бегства двадцать миль. Слабая Инеса стала изнемогать от усталости, и даже более сильная, но все же женственная Эллен, не могла не чувствовать последствий такой напряженной езды. Сам Миддльтон не имел ничего против отдыха, а сильный, смелый Поль откровенно заявил, что не прочь отдохнуть немного. Только один старик казался равнодушным к требованиям природы. Хотя мало привычный к такой быстрой и продолжительной скачке, он казался недоступным припадкам человеческой слабости. Его близкое к разрушению тело казалось похожим на увядший дуб, сухой, обнаженный, пострадавший от бурь, но все же прямой и словно окаменелый. Он руководил немедленно начавшимися поисками места для отдыха со всей энергией молодости, умеряемой осторожностью и опытностью зрелых лет.