Прерванная дружба
Шрифт:
– Мы тебя ждём в июне, моя девочка, – сказал он, целуя на прощанье дочь. – Мне хочется думать, что ты не очень несчастна.
Маргарита подняла глаза. Маркиз никогда не видел, чтобы они лучились таким мягким и добрым светом.
– Но я счастлива, отец. На свете много радостей, и иметь возможность ходить – только одна из них. Несмотря ни на что, я бы ни с кем на свете не согласилась поменяться местами. К тому же меня ждёт столько работы, – хандрить будет просто некогда.
И действительно, намеченная ею на зиму программа была нелёгкой. Кроме ведения хозяйства, – а она хотела непременно руководить всем сама, – Маргарита изучала испанский и математику, чтобы помогать Рене готовиться к лекциям, знакомилась с произведениями английских прозаиков и старых французских поэтов так же неутомимо, методично и обстоятельно, как она работала над рукописями отца.
Ещё в Мартереле Феликс вызвался дать ей несколько уроков литературы. Однажды он принёс пачку английских книг.
– Ох, – простонала Маргарита, – я чувствую, это стихи! Неужели вы собираетесь заставить меня их одолеть? Ненавижу английские стихи!
– А много вы их читали?
– Более чем достаточно. Тётя Нелли как-то прислала мне толстущую антологию, а тётя Анжелика так настаивала, что мне пришлось прочесть её всю подряд. Скучно было ужасно. Там был Драйден, и миссис Хеманс, и «Дева озера», и «Потерянный рай»…
– Ну нет, Ромашка, – вмешался брат. – Будь точна, раз это твоя специальность. Там был «Возвращённый рай».
– Не важно, «Потерянный рай» я пробежала в переводе. Разницы никакой.
– А Шекспир?
– Нет уж! Я прочла, что сказал о нём Вольтер, и этого с меня достаточно. Да, ведь мы ещё не кончили Кальдерона. Пусть английская поэзия подождёт. Я лучше займусь Локком и теорией простых идей.
Вскоре Феликс, так же как некогда маркиз, обнаружил, что учить Маргариту означало подвергаться непрерывному перекрёстному допросу. Её жажда знаний была беспредельна.
– Придётся мне освежить свою риторику, – сказал он однажды вечером Рене, когда тот, вернувшись домой, застал их за занятиями. – Мадемуазель Маргарита только что уличила меня в постыдном невежестве: она привела цитату из Аристотеля, а я не могу сказать, откуда эта цитата, и лежу поверженный в прах.
– Я же предупреждал вас, что она всегда расставляет ловушки, – сказал Рене и наклонился поцеловать сестру. – И ведь ты это делаешь потому что у тебя скверный характер. Не правда ли, радость моя?
Она положила руки брату на плечи и посмотрела ему в лицо.
– А если и так, то это не причина, чтобы у тебя был такой усталый вид. Что случилось?
– Ничего. – Рене сел и провёл рукой по волосам. – Я только что встретил Леру, – добавил он, обращаясь к Феликсу. – Он остановил меня на улице и спросил, вернулись ли вы.
– Я виделся с ним в августе.
– Да, он сказал мне.
– А он сказал вам…
– Это вышло случайно. Он полагал, что я знаю, раз вы гостили у нас. Но, конечно, никаких подробностей он мне не сообщил.
Маргарита переводила взгляд с одного на другого.
– Значит, что-то случилось. Это секрет?
– Совсем нет, – весело ответил Феликс, – только незачем докучать вам этим. Ваш чрезвычайно мягкосердечный брат р-расстроился, услышав, что состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Я сам во всём виноват – подорвал его в Апеннинах.
– Это то самое? – помолчав, спросил Рене.
– Да, опять. В то утро, когда мы встретились на набережной, я как раз шёл от Леру. Мне не хотелось вас огорчать.
– И нет никакой надежды?
– Они говорят, что нет. Но я ещё не собираюсь умирать, а между приступами у меня будет много времени. Пока что был только один. Это вполне терпимо. Вот увидите, мадемуазель Маргарита успеет ещё не раз уличить меня во всевозможных ошибках… даже в погрешностях против испанской грамматики.
При последних словах он взглянул на Рене, но тот не заметил вызова.
– Так я пойду переоденусь к обеду, – угрюмо сказал Рене и вышел из комнаты.
Маргарита посмотрела на Феликса. Во взгляде её была боль.
– И вы тоже…
Услышав её прервавшийся шёпот, он повернулся к ней с лучезарной улыбкой.
– Ах, мадемуазель, мир так демократичен! Даже камеру смертника приходится делить с другими.
Она порывисто схватила Феликса за руку. Он нежно прикоснулся кончиками пальцев к её волосам.
Бедная девочка, – сказал он. – Бедная девочка!
ГЛАВА IX
В Новый год Рене и Маргарита дали свой первый званый обед. Единственной дамой была хозяйка дома, принимавшая гостей, лёжа на кушетке. Глаза Маргариты сияли, голову украшал зелёный венок, она была в белом платье, выбранном Феликсом, по рисунку Рене, для этого вечера.
– Не хочу, чтоб у нас в доме появлялись женщины, – сказала Маргарита Маршану, который пришёл первым. – Не выношу женщин: я не знаю ни одной, которая не была бы назойливой и мелочной.
– А скольких вы знаете? – спросил доктор с улыбкой в тёмных, глубоко посаженных глазах.
– Не так уж много, это правда, но ведь знакомых мужчин у меня тоже мало, и всё же среди них найдётся несколько неспособных… неспособных на мелкие гадости, которые делают самые милые женщины. Ладно уж, доктор, ну признайтесь, что я права. Вы качаете головой только из упрямства. Я ещё не встречала человека, который бы так любил перечить.
Между Маргаритой и Маршаном уже завязалась дружба, выражавшаяся главным образом в яростных спорах, доставлявших обоим огромное удовольствие. Не было такой темы – исключая совершенства Рене, – которая не вызывала бы у них бурных разногласий.
– Я вам завидую, – отвечал Маршан. – Мне, правда, приходилось знавать людей – и мужчин и женщин, – которые удержались бы от убийства и кражи, если бы у них не было на то слишком сильного искушения, – а большего от человека нельзя и требовать. Если вы начнёте придираться к пустякам, нам останется только повеситься.