Прерванная юность
Шрифт:
В конце августа хозяин привел на подворье изможденного русского парня. Он называл его Паулем и велел накормить пленного солдата Анне. Она усадила его на кухне и спросила:
– Давно мыкаешь горе?
– С июля сорок второго, а ты?
– Через три месяца от начала войны. Тебя как величать?
– Павел Семенович Лошаков.
– Ишь, как официально, тогда зови меня Анна Максимовна, а лучше Анна или Нюра. Жена имеется?
– Нет! Только отец и братья.
– Я замужем, сын вот со мной, а муж на войне где-то. В это время
– Пауль! Во двор выйди!
Павел поблагодарил Анну и вышел. Анна грустно посмотрела ему в след:
– Так и Иосиф, может, в плену мается, поди, узнай теперь.
Вот так судьба закинула к ней человека, который видел живым ее Иосифа, но не разрешила рассказать женщине об этом.
Павлу не приходило в голову, что Анна с сыном являются родными ее другу Осипу.
Вскоре русский парень отремонтировал хозяйский трактор, и хозяин был очень доволен, разрешил работать на машине. Мужчины пропадали втроем в поле и домой возвращались поздним вечером.
Ельза буквально прилипла к новому голубоглазому и светловолосому работнику. Она всегда находила случай, пройти мимо него, бросала кокетливые взгляды.
Анна заметила и улыбнулась:
– Видно, влюбилась девушка в пленного русского мужчину. Война войной, а любовь, как нейтральная полоса, никому не принадлежит, кто по ней идет, к тому и относится.
Пролетел год. Весной сорок третьего года Олег сорвался с дерева. Он далеко ушел из дома, залез на самую высокую сосну у леса, хотел осмотреть округу - надоело слоняться во дворе дома. То ли оступился, то ли закружилась голова, и мальчик, потеряв равновесие, рухнул вниз. Он успел запомнить, как стремительно приближалась земля, которая жестко приняла его, и Олег потерял сознание, ударившись головой о ствол дерева.
Недалеко работали лесники. Они заметили мальчика, положили ребенка на телегу и повезли в поселок. Немолодой врач осмотрел пострадавшего и вызвал машину неотложной помощи. Он заявил, что нужно сделать рентгеновский снимок, чтобы убедиться, что кости целы, а это возможно лишь в соседнем городе Эхинген.
Олег пытался протестовать и, коверкая немецкие слова, просился домой к маме. Но его не слушали и на носилках погрузили в карету скорой помощи.
Напуганный мальчик с тоской проклинал про себя свой поступок и бестолковых немцев. Через пятнадцать минут Олег оказался в госпитале, и не смотря на то, что мальчику было уже намного лучше, медицинские сестры уложили его на каталку и увезли на рентген.
Потом пришел хирург, посмотрел снимки и сказал, что кости целы, и разрешил встать. Но на левой ноге, на которую с трудом наступал пациент, оказались растянуты связки. Врач наложил тугую повязку, перевязал голову и куда-то позвонил.
Вскоре прибыл полицейский, который должен решить, что делать с сыном
"остарбайтерин". Полицейский с огромным шрамом на лице и не сгибающейся рукой молча показал Олегу, чтобы тот следовал за ним. Мальчик с трудом доковылял с полицейским до остановки автобуса. Мужчина усадил его на скамейку и сам присел рядом.
Через полчаса прибыл автобус, и полицейский с мальчиком зашли на заднюю площадку. Олег увидел, что в салоне есть места и хотел пройти внутрь, по мужчина его остановил и показал, чтобы стоял здесь. Автобус тронулся, и мальчик уцепился за поручень, чтобы было легче стоять на больной ноге.
Через пять минут мужчина в гражданской одежде крикнул полицейскому из салона:
– Ему тяжело стоять, пускай сядет на свободное место!
Все повернулись к мальчику и сочувственно рассматривали его. Олег покраснел от смущения и отвернулся к окну. Ему мама объясняла уже, что в транспорте они не должны заходить в салон, где сидят немцы, обязаны оставаться на площадках и тамбурах. Но он надеялся, что позовут присесть, потому что нога болела сильно.
– Дамы и Господа!
– громко сказал полицейский.
– Он - русский!
Пассажиры отвернулись и больше не предлагали полицейскому усадить мальчика. Автобус по просьбе мужчины, сопровождающего ребенка, остановился напротив подворья, и полицейский провел мальчика в дом, где долго что-то рассказывал хозяйке. Анна схватила Олега и прижала к себе. Она уже знала от очевидцев о происшествии ссыном, шептала:
– Зачем ты поперся так далеко от дома и полез на проклятое дерево?
Когда полицейский ушел, фрау Марта погрозила мальчику пальцем, но ругать не стала. Он и без того с трудом стоял на ногах и был бледный, как отбеленное полотно.
Анна уложила сына в постель и ушла хлопотать по дому. Она обрадовалась, что не случилось ужаснее, чем думала в ожидании, и сын поправится скоро.
Незаметно бежало время. Немцы жили своей жизнью: трудились, ходили в кирху по воскресеньям, где обсуждали дела на фронте, ждали ее окончания. Русские военнопленные и работники тоже отдыхали в воскресный день и тоже ждали конца войны. И вряд ли те и другие ясно понимали: для чего на фронтах гибнут люди. Зачастую, отгоняли опасные мысли, что так не должно быть, или на это есть уважительная причина, и об этом хорошо знают люди сверху. А задача простых людей выжить и дождаться мирных и счастливых времен, как раньше
Анна жила надеждой, что скоро все кончится, и она с сыном поедет домой. Женщина была благодарна хозяевам, которые хорошо обращались с ней, были терпеливы к ее ребенку. После ужасов плена, работа по дому казалась ей раем и она буквально "летала" по помещениям: мыла, скребла, стирала, гладила. В благодарность фрау Марта иногда дарила ей платья, сыну приносила обувь и одежду.
Вальтер не обращал никакого внимания на это, занимался с пленными работой в поле. Дела на фронте шли для немцев все хуже и хуже, и до работников стали доходить слухи о победном шествии Красной Армии. Павел с Анной при встречах торжествующе переглядывались, мол, скоро конец неволи.
В январе 1945 года Олегу исполнилось тринадцать лет. Мальчик заметно вырос, разговаривал баском и уже сносно говорил по-немецки.
Анна переживала, что сын останется неучем, потому что успел проучиться только один год в школе.
– Скорее бы вернуться в Ленинград, - говорила он сыну апрельским пригожим днем.
– На чужбине хорошо, а дома все лучше. В школу еще походишь, вон, вымахал как.
Анна потрепала сына по голове и обернулась на шум моторов.
Во двор въезжала вереница незнакомых машин. Глаза слепило яркое солнце, и Анна Максимовна приложила к глазам домиком ладошку, с удивлением наблюдая, как из них, как черти из табакерки, посыпались люди в странной форме. Особенно поражали негры. Она их видела впервые.