Преследуя восход
Шрифт:
Казалось, что ритм барабанного боя вколачивает эти слова в мой мозг, словно гвозди. Я ощущал их с мощью, не укладывавшейся в рамки разумного. И я чувствовал что-то большее, что-то заставившее забыть об опасности, унижении и обо всем прочем. Мне требовалось, и немедленно…
Мне требовалось выпить — и немедленно, как никогда в жизни. Вообще-то я не питал пристрастия к спиртному, но сейчас жажда заставляла меня жадно сглатывать в ожидании хотя бы капли. Танцоры толпились вокруг нас, завывая, как коты, и плюясь. И то, что они потягивали ром из бутылок и проливали его в то время, как у меня не было ни капли, неожиданно привело меня в страшную ярость. Я заорал на них, и, когда они в ответ лишь завопили и стали глумиться, я почувствовал, что закипаю. В слепой ярости я потребовал свою долю, замолотил по земле связанными кулаками и заревел:
— Rhum, merd'e'chienne! D'rhum…
«Рома, дерьмовые псы! Дайте рома!» Я был немного ошеломлен тем, как это у меня получилось: так громко, что мой голос заглушил и толпу, и барабаны. Я увидел, как приближавшиеся прислужники заколебались, а толпа отхлынула назад.
Ром уходит от меня!
Я протянул руку к ближайшей бутылке и обнаружил, что каким-то образом мои запястья стали свободны и с них свисают разорванные путы. Мои ноги были все еще связаны — я не мог понять почему, — и я освободил их с торжествующим воплем, затем попытался схватить бутылку — и растянулся лицом в грязь.
Ну конечно! На моей шее все еще был этот проклятый железный ошейник и цепь — и другие были скованы точно так же! Да что мы им — спаниели какие-нибудь?!
Я с негодованием постучал по железу. Я услышал свой голос, скорбно вопрошающий, почему мой старый друг, мой верный старый слуга так со мной обращается? Разве он не знает меня? Неужели не узнал своего хозяина? Я нежно ласкал изношенное старое железо — и ощущал радость, дрожавшую в этом живом железе, словно собака приветствовала хозяина. Я услышал, как взвизгнул от восторга замок, извиваясь и отыскивая путь к свободе, и звон избавления, когда ошейник слетел с моей шеи.
Смех внезапно прервался. Толпа отшатнулась, единодушно ахнув. Я вскочил и встал в напряженную стойку, словно кошка, готовая к прыжку. Рядом со мной яростно бил ногами Ле Стриж, дорисовывая свой чертеж, а потом в изнеможении упал. Один из прислужников увидел рисунок, и у него глаза полезли на лоб. Он ткнул пальцем в изображение и пронзительно завизжал:
— Li vever! Ogoun! Ogoun ferraille!
«Его вевер! Огун! Повелитель железа!»
Что-то во мне подскочило при звуке этого имени, что-то взвилось, как ярко-алое знамя на ветру, что-то запело, как труба. Я ощутил дикий прилив возбуждения, бешеную, поющую, танцующую, прыгающую радость. Я — Хозяин, я Господин, я здесь распоряжаюсь — и не смейте забывать об этом!
Эти ублюдки бокоры! Они решили…
У них хватило наглости решить…
Они осмелились поверить, что могут управлять Невидимыми, подобно тому, как Невидимые управляют людьми!
Они осмелились попытаться заставить меня помогать им! Меня!
Меня!
Меня!
Меня!
Меня!
Меня!
Меня!
МЕНЯ!
Они решили, что могут принести в жертву моих друзей!
Моих друзей!..
Они заковали их в железо…
В мое железо!
И они смеют отказать Мне в роме!
В роме!!
Ром — это мое право. Мой знак. Мои жизненные соки — а они посмели…
Я взревел. В этот раз я действительно взревел. И рев мой с треском прорезал тьму, гортанный громовой рев гордо вышагивавшего льва. Пламя склонилось предо мной. Толпа завизжала, прислужники побросали веревки, один из них неловко схватился за абордажную саблю. Барабаны стали заикаться, запнулись и наконец замолчали.
Сердце мое колотилось так сильно, что меня буквально трясло при каждом его ударе. Красный туман, как волна прилива, окатил ночь — и я пошел на стоявшего ближе других волка. Он бросился на меня. Я поймал его руку, вывернул ее, выхватил из его другой руки бутылку и отбросил его в сторону. Я услышал, как Ле Стриж за моей спиной хрипло запел:
Ogoun vini caille nous! Li gran' gout, li grangran soif! Grand me'ci, Ogoun Badagris! Manger! Bueh! Sat'!И я понял, понял:
«Огун снизошел к нам, голодный и томимый жаждой! Великая благодарность тебе, Огун Бадагри! Так ешь и пей! Насыщайся!»
Все очень правильно и пристойно. С оглушительным воплем я поднес бутылку к губам и осушил ее одним глотком. Волк перепугался. Казалось, жаркий спирт бросился из моего горла прямо в вены и поджег их, наполнив все тело крошечными язычками покалывающего пламени. Я сомкнул пальцы на огромном запястье волка и услышал жалобный визг и треск ломающихся костей. Волк заверещал, вытаращил зеленые глаза и скосил их, когда я с силой опустил пустую бутылка на его череп. На меня бросились другие волки — кажется, трое. Я бросил того, которого держал, в первого из них, в кашу размозжил нос другому, а третьему дал ногой в живот. У него тоже была в руках бутылка. Он взвыл и согнулся, я перехватил бутылку в воздухе и встряхнул — почти полная! Я расхохотался от радости, громко, громоподобно, смехом освобождения. Цепи словно расхохотались вместе со мной и подскочили. С ответным стуком разлетелись другие оковы. Джип и остальные в изнеможении растянулись на земле, но Ле Стриж с трудом опустился на колени, волосы его были всклокочены, глаза горели.
Толпа являла собой бурлящий хаос: те, кто стоял впереди, пытались отойти назад, а стоявшие сзади рвались вперед, чтобы посмотреть, из-за чего вся эта суматоха. Стражи-караибы не могли приблизиться к нам. Сквозь толпу прорвался какой-то прислужник и замахнулся абордажной саблей, целясь мне в голову. Я взревел, приветствуя саблю. Стальной клинок застыл в воздухе. У прислужника отвисла челюсть, а я поймал его за вытянутое запястье, встряхнул, как щепку, и отшвырнул прочь так, что он полетел кувырком. Джип что-то крикнул мне. Нас окружали караибы, пробиваясь сквозь толпу. Я протянул руку, поставил Джипа на ноги и разорвал веревки на его запястьях. На меня бросился какой-то волк с кинжалом и бутылкой, заткнутой за пояс. Однако моя пустая бутылка встретила его. Я завладел его бутылкой, смутно сознавая, что Джип тем временем подхватил кинжал и, разрезав путы на своих ногах, обернулся к остальным.
Где-то тут должен быть еще ром…
Я увидел бутылку и пошел на ее обладателя, но целая стая волков прорвалась сквозь толпу охваченных паникой людей и стала подбираться ко мне, пытаясь схватить меня, ударить кинжалами — да и вообще они мне мешали. Я обругал их и свистнул брошенным цепям. Цепи со свистом прыгнули мне в руки, я сгреб их, зажал в кулаках и, соорудив из них две огромные петли, вскинул над головой. Цепи со свистом и жужжанием взлетели вверх, визжа, как циркулярная пила, и разбрасывая направо и налево нападавших в то время, как я продвигался вперед. Над моей головой пронеслось копье, коснулось этого крутящегося занавеса и разлетелось на мелкие кусочки. Проклятые караибы! Я рывком вытянул руку. Цепь с гулом полетела вперед и обвилась вокруг тех, кто возглавлял атаку, сбив их с ног и поймав все это орущее сплетение тел и конечностей. Остальные попадали, а Джип и члены экипажа, которых он освободил, с криком бросились на них, подхватили валявшиеся копья и палицы и обрушили их на головы врагов.