Преследуя восход

Я резко нажал на тормоз и остановился; машина, шедшая впереди, проскочила через перекресток как раз в то мгновение, когда сменился свет. Я сидел, ругая себя, и следил, как исчезают в сгущающемся сумраке задние фары, а за ними устремляются вдаль бесконечные движущиеся ряды. Идиот в шикарной спортивной машине немецкой марки, стоявшей за мной, просигналил, но я был слишком раздражен, чтобы обращать на него внимание. Впрочем, действительно, перед тем как свет сменился, у меня было время — полсекунды, чтобы утопить педаль газа до пола и прорваться. Я был достаточно близко к светофору, чтобы проскочить, но эта развязка была сложной, запутанной, да и видимость была не ахти какая. Но, черт побери, я ведь заботился о безопасности! И в этом был я весь, не так ли? Надежный водитель, надежная машина, надежная работа, жизнь без опасностей и приключений…

Так почему же я внезапно разъярился? На работе у меня в этот день не было никаких неприятностей, да и вообще они выпадали редко. И вдруг ни с того ни с сего я как-то по-глупому пожелал, чтобы появился повод взвыть или с кем-нибудь побороться…

Но тут я поднял глаза к небу и тотчас позабыл свое раздражение. Солнце уже зашло, и земля лежала во мраке, но в сгущавшихся тучах оно освещало некий пейзаж — странное, фантастическое побережье: отлогие холмы, глубокие заливы, полосу прибрежных отмелей, бесконечные островные архипелаги цвета расплавленного золота. Из-за склона, по которому уходила улица, пейзаж этот казался совершенно реальным — словно я смотрел вниз с крутого холма на широкое речное устье. Настоящее ее устье было, впрочем, куда менее живописно: плоский мрачный речной берег был загажен сначала во время кораблестроительного бума, а затем снова, когда начался спад. Поток товаров, с которыми я имел дело, не проходил теперь через доки и склады, расположенные там, и они выглядели настолько же мертвыми, насколько живым казался небесный пейзаж.

Дикое многоголосье гудков оторвало меня от грез. Свет опять сменился, и я задерживал поток. Не без злорадства я дал полный газ и так быстро промчался через перекресток, что оставил блестящего мерзавца позади себя. Однако дальше круговое движение переходило в двухрядку, и буквально через несколько секунд он догнал меня и, урча, с беспечной легкостью промчался мимо. Меня внезапно охватило желание погнаться за ним, биться, как на дуэли, просто из принципа, но я не поддался этому дурацкому порыву.

Что со мной творится? Я всегда испытывал отвращение к болванам, выкидывавшим глупые шутки на забитых пригородных дорогах, — такое же отвращение испытывал и сейчас, раз уж на то пошло. А вопрос о трусости здесь даже и не возникал — ведь главным образом подвергались риску жизни других. Да и в любом случае я уже вернулся к нормальной скорости. Мимо меня промчался еще один автомобиль — той же марки и того же года выпуска, что и мой, даже цвет был такой же. Я уставился на него, чтобы убедиться, что это не моя машина, и снова обругал себя. Как бы там ни было, сиденья в той машине были под леопардовую шкуру, а на бардачке кивала игрушечная собачка. В моей по крайней мере такой гадости не было; а впрочем, могла бы и быть, почему нет? Таковы, во всяком случае, были мои ощущения по отношению к ней и самому себе в тот миг. Нет, мне обязательно следует поменять машину и ездить на «порше», «рейндж ровере» или на МГ, но уж никак не на моей умеренной и аккуратной тачке! И если я действительно такой уж перспективный чудо-мальчик, то должен получать удовольствие от быстрой езды, а не только от растущего банковского счета и коллекции не совсем легального золота!

Я остановился у своего подъезда — все того же обычного подъезда. Домой? Зачем? Тотчас мне представилась моя квартира — чистенькая, пустоватая, тщательно спроектированная и дорогостоящая мансарда. Мне стало тошно при одной мысли, что надо готовить ужин, а перспектива доставать что-нибудь из морозильника совсем меня доконала. Я резко переключил передачу, как раз вовремя просигналив о перестроении. Я решил поужинать где угодно, только не дома. Возможно, утром я об этом и пожалею, но сейчас я вознамерился отыскать какое-нибудь экзотичное место, пусть даже оно окажется и не особенно приличным. На эту мысль меня навел район старого порта; я припомнил, что там было множество странных местечек, когда я проезжал там в последний раз. Но, Господи, как же давно это было! Тогда я был еще совсем зеленым юнцом и ехал на автобусе, пялясь в окно. Я был совсем мал, когда ступал по этим камням, — отец частенько водил меня смотреть, как разгружают суда. Я любил корабли, но это место казалось мне довольно печальным — с заросшими сорной травой пустырями и ржавеющими рельсами портальных кранов. Старый порт уже тогда умирал. Я смутно припомнил, что в последнее время вроде бы предпринимались попытки отреставрировать доки и здания складов как достопримечательности, но знать не знал, чем это все закончилось.

Почему я никогда больше не приходил туда? Было некогда: работа, светская жизнь, занятия спортом, личная жизнь, наконец. Я вовсе не ставил себе целью отказываться от юношеского пристрастия к бесцельным блужданиям, но так уж получилось, что оно прошло. Как и многое другое. Впрочем, если я хотел оставаться на гребне и идти вперед, ничего другого и не оставалось. И все же те походы в район доков, все эти ящики и контейнеры с загадочными иностранными ярлыками — они не прошли бесследно.

Не могу сказать, что именно они и определили мой выбор профессии: его я обдумал очень тщательно еще в колледже. Но они добавили что-то, внесли искру жизни в мой скучноватый, в общем-то, бизнес. Это, конечно, продолжалось недолго. Нельзя было ожидать, что эта искра не погаснет в неумолимой рутине, в круговороте бланков, счетов и векселей. Я, правда, не особенно и скучал по ней. Взамен появились новые источники радости, более практические. Но сейчас мысль о старых доках пробудила во мне ноющее чувство утраты. Может быть, именно поэтому мне и захотелось сейчас отправиться туда поужинать — стремление воскресить прежние острые ощущения, былое вдохновение. Без него я чувствовал себя довольно скверно: поникшим и опустошенным.

Я нахмурился. Нахлынули куда менее приятные воспоминания — слова, брошенные мне Джеки во время одной из наших последних ссор. Это было очень типично для Джеки: очередной из алогичных образов, вечно вертящихся в ее голове, что-то насчет изящно раскрашенных яиц из Сингапура, красовавшихся у нее на каминной полке. Скорлупа этих яиц была покрашена желтком, высосанным из них же. «Вот чем тебе следовало заняться! У тебя бы это отлично вышло! Высасывать сердцевину, чтобы раскрашивать оболочку! Красиво и нарядно снаружи, и плевать, что внутри пусто! Не будет цыплят — и не надо! Внешний вид — для тебя это все…»

Я фыркнул. Требовать от Джеки, чтобы она видела вещи такими, каковы они на самом деле, — напрасный труд. И все же… Поворот был где-то неподалеку, у самого подножия холма, — как же называлась улица? Впрочем, поворот я знал, и название улицы мне было совсем не нужно. Тем не менее я прочел его на стене, вырулив с участка трассы с круговым движением. Дунайская улица.

Насколько я помнил, здесь все улицы назывались на манер этой: Балтийская, Норвежская. Названия эти очень много значили для живших и работавших здесь некогда людей. Что и неудивительно: именно оттуда шло процветание, деньги, которыми были оплачены эти мрачно высившиеся каменные стены, почерневшие от сажи, но производившие впечатление до сих пор. Сельдь, специи и древесина, янтарь, меха и шелка — всевозможными экзотическими товарами оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими шинами, в те времена, когда главной улицей города были две ухабистые колеи, полные грязи и конского навоза. Названия некоторых боковых улочек были и совсем уж загадочны — Серет-стрит, аллея Пенобскот. Улица, на которой я в конце концов остановился, называлась улицей Тампере.

Я понадеялся, что название улицы не свидетельствует о дурных привычках ее обитателей [2] и с машиной ничего не случится. Я вознамерился пойти на разведку пешком, заодно вдыхая запах моря, который наверняка доносит сюда ветер. Вместо этого, однако, я тотчас ощутил на лице холодные капли дождя, а когда посмотрел на небо, совершенно обомлел. Напротив, над крышей склада, догорали последние лучи заката, а на этом великолепном фоне, прямые и черные, как деревья зимой, виднелись верхушки мачт. Но это были не мачты современных крейсерских яхт и не гордые радары моторного флота; это были мачты огромного корабля с прямым парусным вооружением, как у «Победы» или «Катти Сарк». В последний раз я видел нечто подобное, когда по телевизору показывали гонки больших парусников. Неужели такую же штуку пришвартовали здесь? Это следовало выяснить. Я поплотнее запахнул куртку и отправился в густую тень меж далеко отстоящих друг от друга уличных фонарей. К черту непогоду, к черту все! Я слегка удивился самому себе. Вне всякого сомнения, меня обуял дух мятежа.

Часа через полтора я, разумеется, горько раскаивался в содеянном. Мои волосы прилипли к застывшей голове, промокший воротник натирал шею, и в довершение всего я отчаянно хотел есть. Все заведения, на которые я рассчитывал, были закрыты, и, должно быть, закрыты уже давным-давно, много лет назад. Во время этих своих дурацких блужданий я постоянно слышал плеск волн, но самого моря так и не увидел, как и таинственного трехмачтового корабля. Теперь я был бы уже безмерно счастлив съесть и что-нибудь приготовленное в микроволновой печи у себя дома. Но для этого следовало добраться до машины. Однако, помимо всего прочего, я заблудился, неправильно свернув где-то среди совершенно одинаковых складов, и сейчас все здесь казалось незнакомым. Или даже невидимым — некоторые улицы либо вовсе не освещались, либо свет на них почему-то погас. И нигде не было ни души, не доносилось ни единого звука, кроме стука моих каблуков по булыжникам и дыхания моря вдалеке. Я чувствовал себя потерявшимся ребенком.