Преступление в Орсивале
Шрифт:
Отныне они были неразрывно связаны, объединены общей судьбой, и ничто не могло их разлучить — ничто, кроме смерти. Они были словно каторжники, скованные тяжкой цепью — цепью подлостей и преступлений, первым звеном которой был поцелуй, а последним — убийство.
Теперь Соврези может спокойно умереть — его мщение будет висеть над ними, застить им солнце. С виду свободные, они будут влачиться но жизни под давящим грузом прошлого, их уделом станет рабство, более страшное, чем у чернокожих в ядовитых болотах Южной Америки.
Ненависть и презрение отвращают их друг от друга, но, скованные общим страхом наказания, они приговорены
Однако только тот, кто плохо знал Берту, мог бы предположить, что жестокость мужа возмутила ее. Теперь, когда он втоптал ее в грязь, она им восхищалась.
Он умирал, он был так слаб, что с ним сладил бы и ребенок, но в ее глазах он обрел какую-то сверхчеловеческую силу.
Она и не подозревала, что такое упорство и такая отвага могли сочетаться с этой его притворной наивностью. Он видел их насквозь! Они были игрушками у него в руках! Стоило ему захотеть — и он показал бы, что он сильнее их, что он хозяин положения! Пожалуй, в глубине души Берта упивалась этим жестоким объяснением, чудовищностью своею превосходящим все, что мог бы представить себе человеческий разум. Она черпала какую-то горькую гордость в том, что все это случилось с ней, что и она играла роль в этой сцене. В то же время ее терзали ярость и сожаление при мысли о том, что еще недавно этот человек был в ее власти, у ее ног. Теперь она почти любила его. Будь на то ее воля, среди всех мужчин она выбрала бы его. И вот — он уже почти от нее ускользнул.
Впрочем, надо заметить, что Берта не такое уж исключение в нашем мире.
Подобные характеры встречаются достаточно часто, просто у Берты все это оказалось доведено до крайности. Воображение, смотря по обстоятельствам, может стать огнем очага, оживляющим жилище, а может и пожаром, уничтожающим его. Воображение Берты, не находя себе другой пищи, воспламеняло ее низменные инстинкты.
Женщины, наделенные такой страшной энергией, способны либо на самые жестокие преступления, либо на подвиги добродетели, это либо самоотверженные героини, либо чудовища. Среди них встречаются ангелы самоотречения, тогда они делят крестный путь с каким-нибудь безвестным гением или жертвуют жизнью во имя великой идеи. А иногда они ужасают общество своим цинизмом, отравляют мужей и пишут при этом письма, поражающие прекрасным слогом, а свой конец встречают где-нибудь is каторжной тюрьме.
Но в конечном счете лучше уж страстная натура Берты, чем дряблый, рыхлый характер Тремореля.
Страсть, по крайней мере, движется к определенной цели, хотя сметает все на своем пути, подобно пушечному ядру. А слабость — свинцовая гиря, привязанная к веревке: она все крушит и всех калечит направо и налево, смотря по тому, куда махнет ею первый встречный.
Покуда в душе Берты клокотала ярость, Треморель начал приходить в себя. Подобно тростнику, который под порывами ветра клонится до земли и всякий раз выпрямляется, собирая все больше и больше грязи, граф очень скоро оправлялся после любой бури.
Однако теперь он начал понимать, что отныне Лоранс для него навсегда потеряна, и отчаяние его не знало границ.
Молчание длилось не меньше четверти часа.
Наконец Соврези справился с душившим его спазмом. Отдышавшись, он вновь заговорил:
— Я еще не все сказал…
Голос его упал до шепота, но в ушах отравителей он прогремел, как грозное рычание.
— Вы
Да, он все рассчитал, и Треморель, который уже подумывал о бегстве, почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
— Впрочем, я позаботился, — продолжал Соврези, — и о том, чтобы мысль о бегстве не слишком вас прельщала. Я в самом деле оставляю все состояние Берте, но не в собственность, а только во временное пользование. Она вступит во владение лишь на другой день после вашей свадьбы.
Берта передернулась от отвращения, но муж истолковал это по-своему. Он подумал, что она уповала на копию завещания, к которой он добавил несколько строк.
— Ты вспомнила, что у тебя есть копия завещания, — сказал он, — но знай, никакой ценности она не имеет: я добавил к ней несколько ничего не значащих слов, лишь бы усыпить ваше недоверие и потешить вашу алчность. Подлинное завещание, — и он повторил с ударением — подлинное, — хранится у орсивальского нотариуса и датировано двумя днями позже; вас с ним познакомят. Я могу показать вам черновик.
Он достал из бумажника, который так же, как и пистолет, был спрятан в изголовье, листок бумаги и прочел:
— «Пораженный неумолимой болезнью и сознавая, что она неизлечима, излагаю ныне, добровольно и находясь в здравом уме и твердой памяти, свою последнюю волю.
Самое горячее мое желание заключается в том, чтобы моя нежно любимая вдова Берта сразу же после того, как истечет положенный по закону срок, вышла замуж за моего верного друга графа Эктора де Тремореля. Оценив в полной мере возвышенную душу и благородные чувства жены и друга, я знаю, что они достойны один другого и будут счастливы вместе. Я умру спокойно, зная, что поручаю свою Берту защитнику, доказавшему…»
Берта не в силах была слушать дальше.
— Пощадите! — вскричала она. — Довольно!
— Будь по-вашему, — согласился Соврези, — Я прочел вам черновик, чтобы вы знали, что я позаботился не только о том, чтобы воля моя была исполнена, но и о том. чтобы обеспечить вам всеобщее уважение. Да, я хочу, чтобы вы пользовались почтением и доброй славой; свою месть я возлагаю только на вас самих. Я сплел вокруг вас сеть, которую вы бессильны разорвать. Радуйтесь! Мой надгробный камень станет, как вам и хотелось, вашим брачным алтарем; иначе — каторга.
Под градом этих оскорблений, унизительных, как удары хлыста по лицу, гордость Тремореля наконец возмутилась.
— Об одном ты не подумал, мой друг Соврези! — воскликнул он. — Мы ведь можем умереть.
— Простите, — хладнокровно отвечал больной, — этот случай я предусмотрел и собирался вам сказать: если один из вас внезапно умрет до бракосочетания, пакет будет доставлен императорскому прокурору.
— Ты не так меня понял. Я имел в виду, что можно покончить с собой.
Соврези бросил на Эктора уничтожающий взгляд.