Преступление в Орсивале
Шрифт:
Вот скука-то: при жизни мужа ей приходилось притворяться, будто она его любит, а после смерти надо будет притворяться, будто она его оплакивает. Никак не разделаться с этим человеком! Но в конце концов придет день, когда она сможет снять траур, не вызывая возмущения у дураков и тупиц. Какой это будет праздник! И они поженятся. Где? В Париже или в Орсивале?
Потом она забеспокоилась насчет того, через сколько времени вдова имеет право снова выйти замуж; ей помнилось, что это оговорено в законе: надо бы, продолжала она,
Эктору пришлось долго ей доказывать, что необходимо будет подождать: поступить по-другому значило бы подвергнуть себя нешуточной опасности.
Ему тоже хотелось, чтобы его друг Соврези поскорее умер — тогда окончатся его страхи, тогда он стряхнет с себя чудовищное наваждение, освободится от Берты.
XX
Время шло. Эктору и Берте пора было уже отправляться в спальню к Соврези. Больной спал. Как всегда по вечерам, они тихо уселись у камина; горничная ушла.
Чтобы свет лампы не беспокоил больного, полог у изголовья был задёрнут, так что Соврези не мог видеть камина. Чтобы его увидеть, больному надо было подняться с подушек, опереться на правую руку и выглянуть.
Но сейчас он спал тяжелым беспокойным сном, сотрясаясь от конвульсивной дрожи. От его хриплого прерывистого дыхания одеяло мерно поднималось и опускалось.
Берта и Треморель не обменялись ни единым словом. Зловещую безжизненную тишину нарушало только тиканье часов да шелест страниц книги, которую читал Эктор.
Пробило десять часов.
И тут Соврези шевельнулся, повернулся в постели и очнулся от сна.
Берта, проворная и заботливая, как подобает преданной супруге, в мгновение ока очутилась у постели. Соврези лежал с открытыми глазами.
— Тебе немного лучше, милый Клеман? — спросила она.
— Ни лучше, ни хуже.
— Дать тебе что-нибудь?
— Я хочу пить.
Эктор, поднявший взгляд при первых словах друга, вновь погрузился в чтение.
Стоя перед камином, Берта старательно готовила микстуру, которую прописал в прошлый раз доктор Р.: приготовление этой микстуры требовало некоторых мер предосторожности. Когда питье было готово, она достала из кармана синий флакон и, как это бывало всякий вечер, погрузила в него заколку.
Не успела она вытащить заколку, кто-то слегка тронул ее за плечо.
Берта вздрогнула и. резко обернувшись, испустила истошный крик, в котором звучал смертельный ужас. То была рука ее мужа.
Да, пока Берта у камина отмеряла дозу отравы. Соврези бесшумно приподнялся, бесшумно отодвинул полог: это его исхудавшая рука дотянулась до нее, это его глаза, горящие ненавистью и негодованием, встретились с ее глазами.
Крику Берты вторил другой крик, глухой, больше похожий на хрип.
Треморель все видел, все понял, он был уничтожен.
«Все
На миг все впали в неестественное оцепенение, и установилась такая глубокая тишина, что Эктор слышал, как в висках у него пульсирует кровь.
Соврези снова укрылся одеялом. Его сотрясал громовой, зловещий хохот — челюсти у него лязгали, он был похож на смеющийся скелет.
Но Берта была не из тех, кого может свалить один удар, как бы ужасен он ни был. Она дрожала, как осиновый лист, ноги у нее подгибались, но мысль ее уже лихорадочно искала какую-нибудь увертку. Что, собственно, видел Соврези? Да и увидел ли он вообще что-нибудь? Что ему известно? Пускай он заметил синий флакон — можно найти объяснение и флакону. Может быть, да нет же. наверняка, это просто совпадение, что он тронул ее за плечо как раз в ту минуту, когда она доставала яд.
Все эти мысли одновременно пронеслись у нее в мозгу, быстрые, словно молнии, пронзающие темноту.
Собравшись с духом и призвав на помощь всю свою отвагу, она приблизилась к постели и с вымученной улыбкой, более похожей на гримасу, но все же с улыбкой, произнесла:
— Боже, как ты меня напугал!
На мгновение, которое показалось ей вечностью, он впился в нее взглядом, а после ответил:
— Понимаю.
Сомнений больше не оставалось. Во взгляде мужа Берта ясно прочитала, что он знает. Но что именно? Все ли ему известно? Через силу она продолжала как ни в чем не бывало:
— Тебе стало хуже?
— Нет.
— Так зачем же ты поднялся?
— Зачем?
Сделав над собой усилие, он привстал и заговорил с неожиданной силой:
— Я поднялся, чтобы сказать вам — довольно меня мучить; я уже дошел до пределов того, что может вытерпеть человек, ни одного дня больше я не вынесу этой неслыханной пытки — видеть, как жена и лучший друг медленно, по капле отмеряют мне смерть.
Соврези остановился. Берта и Эктор были сражены.
— А еще я хотел вам сказать: довольно жестоких уловок, довольно хитростей, мне слишком худо. Ах, неужели вы не видите, до чего мне худо? Поторопитесь, ускорьте мою агонию. Убейте меня, отравители, но убейте сразу!
При слове «отравители» граф де Треморель выпрямился, словно внутри у него сработала пружина, и простер вперед руки; взор его блуждал.
В ответ на это движение Соврези мгновенно сунул руку под подушку, извлек револьвер и направил его дуло на Эктора со словами:
— Не подходи!
Ему показалось, что Треморель хочет на него броситься и, раз уж преступление открылось, прикончить, задушить его.
Соврези ошибался. Эктор чувствовал, что сходит с ума. Миг — и он снова тяжело упал в кресло.