Преступления могло не быть !
Шрифт:
Как только обыкновенный артист "Казахконцерта" ощущает незримое очарование этой власти, он преображается. О! Он видит себя почти сверхъестественным существом. Внешне - он подтянутый, в восхитительном костюме, стройный и красивый молодой человек, он всех очаровывает своим обаянием, сказывающимся постоянно, проскальзывающим в каждом слове, опирающимся на то совершенство, которого он достиг в изучении психических возможностей человека. Чем дальше, тем больше он начинает жить двойной жизнью. Первая - на людях - протекает в однообразном мелькании городов и сценических площадок, в повторяющихся номерах психологических демонстрационных концертов. Но уже приелось любопытство, смешанное с восторгом публики. Он молчаливо принимал грубовато-восторженное поклонение Фиалковского и Старцева, но все-таки они не были людьми, способными достойно разделить то, что судьба доверила Виноградову:
Диктатор зрительных залов оказался в плену своей концепции жизненного счастья. Полнота чувств должна была прийти со стороны, не путем самостоятельной работы над собой. Нет, надо было покорить внешний мир. Но концертов было недостаточно, аплодисменты стали скучны, цветов почти не было, никто не ломился в артистическую уборную, все сильнее и острее переживалось противоречие между напряжением сил и ума на концерте и бездействием после...
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Итак, власти мастерства было недостаточно. Хотелось власти обыкновенной, человеческой, хотелось вкушать самоотвержение, быть баловнем судьбы и женщин, мгновенно пользоваться взаимностью, вкушать покорность и пылкую беззаветность, отдыхать от требовательности, быть на покое, иметь, наконец, какую-то разрядку. И иметь все это купленным не на овеществленный талант, на то, что он мог делать при помощи своей памяти, интуиции и воли. Нет. Разлагающейся и пресыщенной душе требовались деньги. Только они, думалось Виноградову, могли обеспечить беспокойную, избавленную от многих обязанностей жизнь гостиниц, кочевую жизнь всевластного покорителя душ, всегда имевшего возможность продолжить понравившееся знакомство за очередным ресторанным столиком.
...Судья спрашивает: "Подсудимый Виноградов, вам Старцев передавал деньги?" Молниеносно следует хладнокровный ответ: "Нет, никогда я не брал никаких денег. Я - артист, деньги меня не интересовали". Какое странное спокойствие! Оно поражает и настораживает именно своим неменяющимся постоянством, в нем есть что-то машинальное, раз и навсегда себе приказанное. Иногда Виноградова проводят в туалет. Тогда конвоиры, вдвоем выведя Виноградова из зала суда, разделяются, один становится спиной к вестибюлю, не допуская никого к пространству коридора, по которому проходит Виноградов в сопровождении второго конвоира.
Вначале была непонятна нервозность офицера охраны и нежелание его, чтобы кто-нибудь посторонний находился в зале суда. Но все разъяснилось, когда вновь и вновь повторялся рассказ о том, как Виноградов совершил побег из тюрьмы. Поражало не только то, что он совершенно спокойно, глядя в глаза охране, выбрался за черту конвоируемой зоны, но больше то, что ему некуда было деваться, что он сам, очевидно, не очень-то понимал, зачем, для чего он покинул тюрьму, прекрасно осознавая, что это послужит лишь поводом, чтобы увеличить срок наказания. И, скорее всего, он не собирался сговариваться со Старцевым, у которого мгновенно побывала милиция. Тогда Старцев лишь недоуменно разводил руками и на вопрос: "Где Виноградов?" с усмешкой отвечал: "Он у вас". Может быть, Виноградов никак не мог примириться с тем, что окончилось время его власти, может, он не мог остановиться, не мог прекратить то, что так долго тешило его душу, радовало и забавляло, то, что, наконец, стало каким-то источником его самосознания. Он не мог примириться с внезапно оборванной приятной жизнью.
Проходя по коридору, Виноградов всякий раз начинал вежливо кивать головой и приветливо улыбаться. Для чего это он делает непонятно, ибо в вестибюле нет сочувствующих, нет даже его знакомых, кроме Старцева, который относился к Виноградову с своеобразным почтением. Но и Старцев теперь уже настолько привык к проходящему Виноградову, что почти не замечал его.
Допрашиваются чимкентские свидетели - расширяется позорная география мошенничества. Свидетели - работники районного культурного
Совсем иное впечатление от другого свидетеля, недавнего собутыльника Виноградова. Некая рассчитанность в мимолетной мимике пухлого, чисто вымытого лица, в неторопливых движениях пальцев, на одном из которых толстенное обручальное кольцо. Редкие блестящие волосы молодого человека гладко зачесаны назад, полное тело облечено в пушистый серый пиджак поверх темно-синего блестящего спортивного костюма с кольцеобразной белой полосой и сверкающей металлической "молнией". Этот человек вспоминает, сколько раз он пил с Виноградовым. Причем, всегда расплачивался гипнотизер.
Судьи спрашивают: "Вы не задумывались, откуда у Виноградова деньги?" Свидетель с ровной безмятежностью отвечает, что, мол, у артистов всегда есть деньги. Недавний собутыльник вспоминает подробности ресторанных разговоров, но нет у него желания задуматься, что самим своим существованием, тем, что он делил с Виноградовым послеконцертное застолье, он одобрял неверно избранный путь подсудимого. Свидетель полагает, что он теперь с полным правом шагает мимо тюрьмы, а не внутри нее. Противозаконного вроде бы ничего этот свидетель не совершил, хотя был другом Виноградова. Теперь, не глядя в его сторону, пухлый свидетель, для приличия посидев в зале заседаний суда до ближайшего перерыва, покидает место, где совершается процесс над Виноградовым, размышляя, как рассчитать время, чтобы поспеть отремонтировать пылесос в мастерской неподалеку от дома. Его мало занимает Виноградов.
Замечена еще одна особенность психологии людей, теперь оказавшихся перед судом. Администратор, печатник и Старцев - трое подсудимых, не взятых под стражу, вяло переругиваются между собою: в некоторых их выражениях сквозит уверенность, что суда могло бы не быть, что не так надо было делать, что, мол, еще не такие дела делали, и все проходило незамеченным, ненаказуемым. Они оживленно подшучивают друг над другом - общность поврежденной, ущемленной судьбы позволяет им делать это.
Очень отрешенно держится Фиалковский. Как говорят, на следствии он не запирался, рассказывал все, рассчитывал на то, что суд примет во внимание его чистосердечное раскаяние. Он чем-то очень рассержен или делает вид, что недоволен Старцевым и Виноградовым, втянувшим его в преступно-авантюрные махинации, какое-то затаенное недовольство чувствуется постоянно. На слова он крайне скуп, медлителен, отвечает с предельной готовностью, но замкнутость его, подавленность несомненна, он не всегда пристально следит за ходом суда, в противовес прекрасно чувствующему себя Старцеву и внимательному Виноградову.
Судье приходится часто делать усилия, чтобы раскачать, отвлечь от тягостных дум Фиалковского, хотя его единственное желание - всемерно помочь суду. Он, бывший шофер, приехал на север Казахстана из Молдавии, там познакомился с Виноградовым. Фиалковский был ассистентом маэстро, расстанавливал аппаратуру, необходимую для опытов, готовил сцену. Но в истории с деньгами, присвоенными с помощью подложных билетов, он оказался также виновен. Пожалуй, по интеллекту, по внутреннему равновесию он ниже Старцева, тем более Виноградова. Есть что-то знаменательное в том, что Виноградов оказался в соседстве с этими внутренне несостоятельными людьми.
Тяжеловесность и скованность Фиалковского, для которого сейчас явно не пора размышлений, находятся в разительном противоречии с веселой легкомысленностью Валерия Старцева. Он внушает скорее любопытство, чем отвращение. Он совершенно не злой человек. Заочник юридического факультета, знаток уголовного права, он сейчас обеспокоен тем, что судимость не позволит ему продолжать образование. О делах минувших он предпочитает не говорить или говорить как о факте, заслуживающем вовсе не такого уж строгого разбирательства; он поругивает болтливого шефа, в душе перед ним преклоняясь, но покровительственно-лакейски опекая его в своей нынешней оценке характера Виноградова. Высокая и редкая талантливость Виноградова для Старцева неоспорима, она как бы выведена за грань противоморального проступка. Старцев даже написал в "Вечернюю Алма-Ату" письмо с протестом по поводу того, что в статьях "Телепатия без маски" неуважительно охарактеризован и Виноградов.