Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы
Шрифт:
Минут через двадцать вернулся дворник, с которым пришли квартальный и помощник пристава.
— Что тут у вас? — спросил помощник.
— Да вот, — ответил Степанов и передал все происшедшее — Избави Бог, не беда ли, — окончил он.
— А вот узнаем! Может быть, двери отперты!.. Эй, дворник, попробуй! — приказал помощник дворнику.
Тот побежал к крылечку и подергал дверь. Она оказалась запертой.
Услужливые водовоз и булочник стали дергать дверь в кухню.
Заперта тоже.
— Тогда ломать! — решил
— Передняя — на ключ, — объяснил дворник, — а в кухню — на крюк.
— Ну, тогда легче переднюю! Неси топор!.. Надо составить акт!..
Квартальный составил акт, дворник принес топор, засунул лезвие между дверей у замка и одним нажимом открыл замок.
Помощник отворил дверь и двинулся вперед, за ним шли квартальный и домохозяин. Дворник остался в дверях.
И едва они скрылись за дверью, как раздался крик ужаса, и домохозяин выскочил на двор с криком: «Убиты!», после чего опять вбежал в квартиру.
Собравшаяся уже изрядная толпа хлынула к дверям, когда показался квартальный и, вбежав на улицу, стал неистово свистать.
Созвав будочников, он погнал их на двор для сохранения порядка, а сам помчался за мной…
Было 10 часов утра. Я [17] только что приехал с дачи в своей одноколке, когда квартальный ввалился ко мне, задыхавшийся, и почти прокричал:
— Страшное убийство! Двое, трое, четверо!
— Где?
— В Гусевом переулке.
— Едем!
17
Автор, И.Д.Путилин, в то время работал начальником петербургской сыскной полиции.
Я захватил с собой одного из агентов, ловкого Юдзелевича, сел в одноколку и поехал, приказав оповестить судебные власти.
У ворот и на дворе уже толпились зеваки; будочники отгоняли их, переругиваясь и крича до хрипоты.
У крыльца меня встретили бледные пристав и помощник.
Я прошел за ними в квартиру майора, и то, что увидел, оставило во мне и до сих пор неизгладимое впечатление ужаса.
Я вошел не с крыльца, а через кухню, дверь в которую приказал отворить пристав.
Ставни уже были открыты, и ясный летний день весело сверкал в чистеньких комнатах, оскверненных ужасным преступлением.
В просторной, чистой и светлой кухне ничто не указывало на преступление, но едва я дошел до порога внутренней двери, как наткнулся на первую жертву преступления.
Молодая девушка в одной сорочке лежала навзничь, раскинув руки, на самом пороге.
Вокруг ее головы стояла огромная лужа почерневшей крови, в которой комом свалялись белокурые волосы.
Застывшее лицо ее выражало ужас.
Я спросил, кто это, и мне объяснили, что эта девушка — Прасковья Хмырова, служившая у Ашморенковых в горничных
Я прошел дальше и из просторных сеней направился направо.
Комната, вероятно, была кабинетом майора, судя по письменному столу и куче «Сына Отечества», но в чернильнице не было чернил, и, видимо, эта комната служила местом сладких отдохновений майора, судя по массе трубок и довольно помятому кожаному дивану.
Я прошел в следующую комнату, спальню майора. На постели, залитой кровью, лежал огромный, полный мужчина.
Смерть застала его врасплох. Из проломленного черепа брызнувшая фонтаном кровь, перемешанная с мозгами, запятнала всю стену.
— Экий ударише! — проговорил пристав. — Какая сила!
Мы вернулись назад, перешли сени и вошли в гостиную.
Солнце ярко ударяло в окна, глупая канарейка заливалась во весь голос, и от этого картина показалась мне еще ужаснее.
Посреди пола, в одной рубашонке, раскинув руки, лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной головой.
На диване была постлана ему постель, преддиванный стол был отодвинут, на кресле лежала его одежда с форменным кадетским мундирчиком.
Удар застал его спящим, потому что подушка и белье были смочены кровью.
Но потом, вероятно, он соскочил с постели, а второй и третий удары настигли его, когда он был посредине гостиной.
Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на полу, отчего вокруг него на далеком расстоянии, словно кругом, по циркулю, были разбросаны кровь и мозги…, но лицо мальчика было покойно.
Наконец, мы вошли в спальню жены майора и там нашли мирно лежавшую, как и сам майор, маленькую, полную женщину.
Вся кровать, весь пол были залиты кровью. Голова ее была также проломлена.
Мой Юдзелевич тут же, в гостиной, на стуле, нашел и орудие преступления.
Это был обыкновенный гладильный утюг, снятый с полки, весом фунта в четыре.
Острый конец его был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос…
Убийство, несомненно, произведено было с целью грабежа.
Ящики стола в кабинете — майора были выдвинуты и перерыты, яшики комода у жены майора — тоже, буфет в столовой, горка в гостиной и, наконец, сундук и гардероб — все было раскрыто настежь и носило следы расхищения.
Картина убийства выяснилась. Сперва был убит сам, тем более, что он находился в стороне; за ним — сама, кадет и, наконец, горничная.
Но одно обстоятельство меня приводило в недоумение.
Судя по утюгу, убийца должен был быть один, но как он мог решиться один на убийство четверых? Мне казалось это невозможным, и я решил, что действовали непременно два-три человека.
Как вошли и как скрылись преступники?
Двери в кухню оказались запертыми на крючок, парадная дверь — на ключ, но когда я стал искать этот ключ, его не оказалось.