Преступники. Факел сатаны
Шрифт:
«Молодой человек» был неопределенного возраста, с растрепанной шевелюрой, в рваных кедах, потертых брюках и телогрейке, из прорех которой торчали клочки ваты. Типичный бомж.
– Делов–то… – сказал он, польщенный похвалой и вытирая покрасневший озябший нос рукавом.
– А вот теперь уронили, – горестно закончила старушка. О покойном она говорила словно о живом…
– Сам выпал, – поправил могильщик с багровым от пьянства лицом и грубо засмеялся. – Небось прыгуном в воду был – ласточкой летел…
– Как вам не стыдно! –
Остряка пнул в бок товарищ: переборщил. Тот оборвал свой смех.
– Сто рублей требуют, – всхлипнула женщина. – А откуда у меня? Все отдала… В похоронном бюро, шоферу, им. – Она кивнула на парней.
– А вы попросите Аксакала, – указал на бродягу один из могильщиков. – Он и за пятерку полезет.
Старушка открыла старую сумочку, что висела у нее на сгибе локтя, вынула несколько монет.
– Все, что осталось, – продемонстрировала она жалкую наличность, вывернула подкладку и всхлипнула. – Не знаю, как доберусь до дома.
– Ради Бога, успокойтесь, я заплачу, – достала бумажник Стелла. До этого она молча наблюдала за происходящим, потрясенная. – Правда, у меня только доллары…
Могильщики загудели, удивленные и восхищенные. Бродяга, чуть приволакивая ногу, тут же направился к Стелле, но один из копщиков крикнул ей:
– Заранее не давайте ни в коем случае! Дорвется до башлей, а тем более до валюты, – только вы его видели…
Бродяга растерянно огляделся, махнул рукой и шагнул к яме.
– Ладно, потом, – согласился он.
– Мы будем здесь рядом, – сказала ему Стелла. – На могиле памятник в виде женского бюста…
– Знаю, знаю, – откликнулся бомж уже из могилы.
Стелла потянула Гранскую за локоть, видимо, не желая присутствовать при неприятном зрелище. Инга Казимировна тоже стремилась уйти скорее.
– Не знаю, как вас благодарить, – поклонилась старушка, осеняя себя крестом. – Дай Бог вам здоровья…
– Не стоит, честное слово, – пробормотала Стелла, и они с Гранской поспешили прочь.
На могиле подруги женщины немного пришли в себя. Положили у памятника часть привезенных с собой цветов, зажгли свечу и присели на деревянную скамеечку. И только тут Гранская обратила внимание на высеченную на камне фамилию умершей Стеллиной подруги: Лариса Михайлова–Шагурина 5.Х–1954 г. – 12.VII–1990 г.
– Скажи, а кем работала Лариса Шагурина? – спросила Инга Казимировна и показала на надгробье.
– Актрисой. А что? – в свою очередь, поинтересовалась Стелла. – Знакома по театру?
– По сцене – не помню, а вот по делу, если это она, – фамилия, имя, возраст совпадают, – сказала Гранская и, задумавшись на минуту, вновь спросила: – А от чего она умерла? Не от сифилиса?
– Сифилиса? – удивилась Стелла. – Не может быть! А впрочем, я не знаю, от чего. Не написали. Но почему ты решила, что Лариса…
Стелла, не закончив предложение, замолчала. То ли от нахлынувших воспоминаний
– Ну вот, сделал. – На его лице играла туповатая улыбка. – А гражданочка иностранка? – с почтением произнес бомж, нетерпеливо наблюдая, как она роется в портмоне.
– Да… Но я русская, – ответила Стелла. И стала отсчитывать доллары.
Поняв намерение Стеллы, Гранская поспешила достать свой кошелек и вынула четвертной.
– У меня есть рубли.
– Оставь, – отвела ее руку родственница и протянула бродяге несколько зеленых бумажек. – Восемьдесят хватит?
– Во! – провел рукой по макушке бомж и быстренько спрятал банкноты в карман брюк. – Данке шон.
– Шпрехен зи дойч? – удивилась Стелла.
– И по–французски тоже, – закивал бродяга. – Гран мерси…
Инга Казимировна с любопытством посмотрела на него. Бомж поймал ее взгляд и с достоинством сказал:
– Перед вами, господа, кандидат технических наук.
– И как же это вы?… – вырвалось у Стеллы.
Она хотела добавить «докатились до такого состояния», но вовремя остановилась.
– Жертва нашей системы, – понял ее бродяга. – Десять лет бился за свое изобретение. Оно, видите ли, встало поперек горла целому научно–исследовательскому институту… Короче, скушали и выбросили объедки от меня на помойку.
Он вдруг выбежал, хромая, за ограду и взял на соседней могиле недопитую бутылку портвейна. Выпив вино залпом и деловито засунув пустую тару в карман телогрейки, бомж вернулся. На его лице разлилось блаженство.
– Не пропадать же добру… – оправдывался он. – Да и озяб я что–то.
Глядя на него, Гранская вспомнила Молоткова и Довгаля. Ведь тоже талантливые люди. Один художник, другой – кинорежиссер. И оба, как этот бродяга, выброшены обществом, словно ненужная шелуха.
Когда они выходили из следственного изолятора (непричастность Баобаба и Моржа к преступлению была доказана), то клялись Инге Казимировне, что будут вести честную жизнь. Но следователь мало верила этому. Дно держит крепко, а помочь некому, не до них сегодня…
– Простите, как ваше имя, отчество, – спросила Стелла.
– Какое отчество! – осклабился бомж. – Я даже имя свое стал забывать… Зовите лучше – Аксакал…
– Почему Аксакал?: – поинтересовалась Гранская.
– Я на кладбище больше десяти лет кантуюсь. Вот и прозвали…
– Ну а семья ваша как? – задала вопрос Стелла.
– «Было и прошло», – пропел слова известной песни бродяга и махнул рукой.
Инга Казимировна сделала родственнице незаметный жест, что пора идти. Они вышли на центральную аллею. Аксакал, по–видимому, считал обязанным сопровождать женщин из–за щедрой подачки (на черном рынке доллар шел по 25 рублей), а может, просто потому, что за много лет к нему отнеслись как к человеку.