Преступный сюжет в русской литературе
Шрифт:
То же самое относится и к постсоветской литературе. Правда, в последнем случае оно требует определенных оговорок. В первое десятилетие постсоветской действительности (уже наступившего века) «пренебрежение» преступным сюжетом для того или другого писателя следует объяснить специфическими причинами. Эти годы были своеобразным «взрывом» преступности, показатели которой превзошли привычные о ней представления. Преступления любые (даже самые тяжкие) перестали поражать воображение. Они стали рядовым, обычным явлением, а переполненность «тюрем» привела к тому, что «тюремные» нравы и обычаи стали «достоянием» значительной части населения. И в этом смысле игнорирование преступного сюжета означало не стремление писателя закрыть глаза на это отвратительное явление, а лишь отсутствие у него интереса к такой тематике. Ну не интересует его личность, допустим, наемника-«киллера» и наркоприобретателя или торговца таким «зельем». И для писателей, обратившихся к художественному изображению указанных проблем, достаточно
Что в ходе написания книги было самым трудным для автора? Субъективность и противоречивость оценок «великих» своих «собратьев» по литературе и по их позиции в части использования преступного сюжета в своих произведениях. Например, в трактовке тех же преступных мотивов и оценки наказаний своих героев, нравственной оценки совершенного ими, наконец, оценки коллег по перу, их значимости для литературы и отводимого в ней места этой проблеме. Согласитесь, что как-то необычно узнавать, что Лев Толстой не признавал Шекспира и драматургию Чехова, а Бунин отрицал поэтический талант Есенина. Что уж говорить тогда о «палитре» соответствующих оценок в литературной критике. Как на все это реагировать? В принципе достаточно просто. Есть незаинтересованный судья, арбитр сделанного в литературе. Им является время. Оно нивелирует чаще всего крайние оценки (от восторженных до уничижающих) результатов литературного творчества любого писателя, его места в национальной и мировой культуре. Упомянем лишь лауреатов Нобелевской премии. Сколько их осталось в памяти «народной», и сколько не смогло (опять-таки по чисто субъективным причинам) попасть в список избранных. Время все расставило по своим местам. И личные вкусы, например, Л. Толстого не помешали мировому признанию драматургии Шекспира и Чехова. Но не учитывать особенности литературного процесса любой эпохи тоже нельзя, так как это отдаляет нас от отыскания истины в указанном направлении.
Автор данной книги – юрист. И для него литературное отражение преступного сюжета служит важным средством наполнения проблемы преступления особенным проникновением писателя в содержание преступного поведения, раскрытие психологической характеристики преступника и его мотивов и побуждений, вызванных именно авторским представлением (художественным воображением писателя). Думается, что эти аспекты восприятия проблемы интересны не только профессиональным юристам (хотя в первую очередь именно им).
Несколько слов о том, откуда (с чего?) у автора возник интерес к литературоведению? В 1956 г. (еще была зима) я заканчивал 10-й класс (выпускной) средней школы. Моя мать (редактор районной газеты) приобщила меня к чтению «Литературной газеты» и «Нового мира». И вот в журнале (№ 1) мое внимание привлекла публикация Ираклия Андронникова «Тагильская находка. Из писем Карамзиных». В ней речь шла об обнаруженных в Нижнем Тагиле (в музее краеведения) письмах Андрея Карамзина (сына знаменитого историографа) своим родным и их ответных письмах: матери Екатерины Андреевны, старшей сестры Софьи Николаевны (находились в дружбе с Жуковским, Пушкиным, Лермонтовым), реже – его других родственников. Переписка охватывала период с 27 мая 1836 г. до 30 июля 1837 г. Главное содержание писем – обсуждение последней трагической дуэли, ее обстоятельств и причин, включая и события последуэльные (их отражение в светской жизни Петербурга). Источник сведений – интерпретация таковых завсегдатаями известного карамзинского салона, непременными посетителями которых были, например, и П. А. Вяземский, и В. А. Жуковский, и В. А. Соллогуб, и А. И. Тургенев, хорошо осведомленные об этих событиях. Комментарий Андронникова к данным письмам напоминает по увлекательности сюжета и новизне сведений настоящий детектив.
Вторая встреча с Ираклием Андронниковым как литературоведом произошла уже значительно позже, когда я преподавал уголовное право в юридическом вузе. Мне посчастливилось приобрести его книгу «Рассказы литературоведа» со вступительной статьей К. Чуковского (М.: Детская литература, 1973). В ней была перепечатка и «Тагильской находки», но в большей степени она посвящалась творчеству М. Ю. Лермонтова. И, даже по меркам сегодняшней полиграфии, книга была издана просто великолепно (бумага, шрифт, иллюстрации), и я до сих пор люблю перечитывать тот или иной ее фрагмент (в связи с чем предсказания об исчезновении печатной книжной продукции и замене ее электронными текстами мне кажутся несерьезными).
Ну а дальше? Конечно же, в дальнейшем, кроме Андронникова, пришлось обращаться к современной литературной критике. Выработалась привычка начинать читать «Новый мир» с критики, с рецензий профессионалов-литературоведов на выходящие новинки отечественной и зарубежной литературы. Разумеется, пришлось сравнивать «новомирскую» критику с таковой в других «толстых» журналах, в том числе и специально опубликованных сборниках. Сошлюсь лишь на самых знаменитых авторов: досоветских (Д. Святополк-Мирский), эмигрантских (В. Ходасевич, Г. Адамович), советских (К. Чуковский, Э. Герштейн, М. Бахтин, Л. Гинзбург, А. Бочаров, В. Кожинов, С. Аверинцев и др.), постсоветских (Н. Иванова, В. Бондаренко, Е. Сидоров, Л. Аннинский, А. Жолковский, Дм. Быков, Е. Водолазкин, Вл. Новиков, В. Топоров, И. Роднянская, С. Чупринин, О. Лекманов, И. Сухих и др.).
В 2012–2015 гг. автор в журнале «Юрист спешит на помощь» (приложение к «Российской газете») вел ежемесячную рубрику очерков на тему «Отражение проблемы преступления и наказания в отечественной художественной литературе». В дальнейшем автор продолжил работу в этом направлении и полученные результаты представляет на ознакомление читателей, интересующихся указанной проблемой, в виде данной книги, надеясь на их благосклонное отношение.
Часть I. Преступный сюжет в русской классической литературе
Глава 1. Вторая половина XVIII в.: Радищев, Новиков. Литературный и исторический фон эпохи. Предшественники «классики» (литература Древней Руси; Ломоносов, Державин, Фонвизин)
Почему начало рассмотрения обозначенной проблемы (преступный сюжет в русской литературе) мы начинаем с XVIII столетия? Куда делась древнерусская литература? Последнюю принято датировать семью веками ее существования (XI–XVII вв.). В числе них и «Повесть временных лет», созданная монахом Киево-Печерского монастыря Нестором около 1113 г., и «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона (первая половина XI в.), и первые русские жития (князей Бориса и Глеба в изложении игумена Печерского монастыря в Киеве Феодосия), и «Поучение» великого князя Киевского Владимира Мономаха (1053–1125 гг.), и, пожалуй самое известное, «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в.), и «Повесть о разорении Рязани Батыем» (1237 г. – конец XIII в.), и «Задонщина» (примерно конец XIV в.), и «Повесть о Петре и Февронии Муромских» (середина XVI в.), и «Великие Минеи-Четьи» и «Домострой» (также XVI в.), и «Повесть о Шемякином суде» (XVII в.), и «Житие протопопа Аввакума» (1621–1682 гг.), и многие другие литературные произведения [11] .
11
См. Дмитриев Л. А., Кочетков Н. Д. Литература Древней Руси в XVIII веке // Русская литература XI–XVIII вв. М., 1988. С. 3–10. В открытии и возвращении в оборот этой литературы высочайшая заслуга (подлинный научный подвиг) принадлежит Д. С. Лихачеву. См., например: Лихачев Д. С. Избранные работы. В 3 т. Л., 1987.
Тем не менее в обозначенный «формат» нашего исследования они не вписываются. Во-первых, никто не оспаривает художественный характер названной литературы. Однако нельзя не отметить и ее специфичность – это «памятники», которые включают не только собственно художественные произведения, но и исторические – «летописи и летописные повести, и жития – рассказы биографического характера о людях, признанных церковью святыми, и описание путешествий (“хождения” или “хожания“), и послания, и ораторские произведения» [12] . В общем и целом, как бы то ни было, эта литература больше всего сближается с летописным изложением определенных событий на Руси. И, разумеется, сюжет преступления и наказания в данном случае лишен какого-либо художественного «вымысла» (пусть и имеющего свой аналог в жизни). Все преступления при этом сводятся к описанию либо преступного поведения завоевателей (обычно чинимого татаро-монгольскими полчищами), или не менее жестоких и преступных действий в ходе внутренних княжеских междоусобиц на Руси. Как говорится, «что было, то было» или «имеем то, что имеем».
12
См.: Дмитриев Л. А., Кочетков Н. Д. Указ. соч. С. 5.
Известно, что великая русская литература, признаваемая таковой во всем мире, это, в первую очередь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и А. П. Чехов, а истоки последних идут от А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя, т. е. с XIX в. Отчего же мы начали с века XVIII? По двум причинам. Во-первых, чтобы объяснить, каким образом наша литература стала великой и общечеловеческой. Что и Л. Толстой, и Достоевский, и Чехов возникли в русской литературе не на пустом месте. Но главное – именно в литературе XVIII в. преступный сюжет получил не только обозначение, но и расшифровку, подлинный литературный (творческий) анализ, чего, увы, ранее не замечалось.