Претендентка на русский престол
Шрифт:
Она улеглась на бок, и в тот же миг проворный Беппо очутился рядом. Глаза их встретились; и обоих разом вдруг охватил неудержимый, тихий смех, от которого они никак не могли избавиться; лежали, крепко прижавшись друг к другу, и мелко тряслись от хохота.
Дождь колотил сверху все громче и громче, а здесь было сухо и тихо. Чтобы не намокли пышные юбки, Лиза вынуждена была прильнуть к Джузеппе так близко, что легкая дрожь его тела невольно передавалась и ей, как если бы они были две струны, которых заставляла трепетать одна и та же всевластная рука. И Лиза вдруг ощутила измученную душу свою такою же вибрирующей струною; надо было только умело тронуть ее, чтобы заставить издавать чудесные, чарующие звуки. Да, она всю жизнь стремилась за пылающим факелом своей любви, но сейчас он казался ей не более чем блуждающим огоньком, который манит на болоте в самую топь. В одно мгновение она постигла, чего так долго жаждало ее сердце, само того не сознавая. Она мучительно тосковала о нежности и закрыла глаза, когда губы Джузеппе вновь прильнули к ее губам, а рука начала медленно приподнимать юбки.
Мягкое прикосновение его твердой ладони к обнаженному бедру заставило ее ахнуть и рвануться к нему. Легким движением он опрокинул ее на спину; губы его, уже не отрывающиеся от ее губ, вдруг сделались огненно-горячими и нетерпеливыми. Лиза слышала только дыхание Джузеппе и грохот его сердца, как вдруг… Как вдруг раздался какой-то скрип и скрежет, потом громкий окрик, мычание… Лиза, распахнув испуганные глаза, увидела, что деревянное днище повозки, бывшее крышею для их мимолетного рая, сдвинулось, а потом и вовсе исчезло.
Беппо откатился в сторону, Лиза приподнялась.
Дождь кончился, будто его и не было. Вдали колыхалась в удаляющейся повозке согбенная спина поселянина, так и не заметившего ровно ничего.
Лиза сидела, согнув голые ноги, чуть прикрытая смятыми юбками и оборками; Беппо стоял на коленях, пытаясь устранить беспорядок в своей одежде. Оказалось, они совсем чуть-чуть не добежали до полуразвалившейся каменной ограды. Странно, что не заметили ее. Или не хотели заметить? Под стеною дремало стадо, и, приподняв великолепную рогатую голову, равнодушно смотрел на незадачливых любовников величавый вожак древнего козлиного рода…
Ну уж этого Лиза не могла вынести! Она со стоном рухнула навзничь и захохотала так, что сизая сойка с недовольным воплем спорхнула с лозы и скрылась в вечереющем небе. Джузеппе смеялся тоже, и не скоро еще они успокоились.
На том все и кончилось.
Когда возвращались в Рим, сумерки тихо спускались на дорогу. День ушел и растворился в померкшем небе, в серебре садов, подернутых дымкою недавнего дождя, в мокрых камнях старинных стен.
Мгновенно пролившийся дождь вызвал к жизни все ароматы древней латинской земли, все голоса населявших ее живых существ, и даже маленький мраморный фонтан словно бы вдруг ожил в сумерках. Изумительно цвели и благоухали его розово-мраморные сплетения веток, листьев, плодов, крошечных живых существ вокруг каких-то сказочных созданий: козлоногих, веселых селенов, обнимающихся с хмельными красавицами, увитыми виноградом, и словно благословлявших мимолетную страсть Джузеппе и Лизы, которая, не осуществившись, обошлась без надрыва и как-то незаметно обратилась чудесно-легкою дружбою, оставив по себе лишь воспоминание, краткое и острое, как аромат только что сорванного цветка. Минуты, пережитые ими, были из тех, которых никогда не заглушит буйное громыхание жизни.
И вдруг…
– Стой! Стой, проклятущий Калиостро! – раздался вопль, и тяжелый топот забухал по булыжной мостовой.
Джузеппе вздрогнул, приостановился, но промедлил лишь миг, а потом, резко дернув Лизу за руку, втащил ее в какую-то подворотню, столь тесную, что они едва могли выпрямиться во весь рост.
Лиза хотела спросить, почему Беппо так взволновался. Какое отношение имеет к нему сей неведомый Калиостро? Но он быстро прижал к губам палец.
– Это Марано, – едва слышно шепнул Джузеппе. – Золотых дел мастер. Помнишь, я тебе рассказывал? Он был так глуп, что поверил, когда я посулил ему найти в окрестностях Палермо богатый клад, и передал мне две сотни римских скуди, ибо, как известно, золото притягивает к себе золото. Я предполагал, что он рано или поздно настигнет меня. Но ожидал, что это произойдет скорее поздно. Однако…
– Я ничего не понимаю. Что ты хочешь делать?
– Когда тебя ждет тюрьма, пытка и казнь, гораздо пагубнее дожидаться их, чем попытаться избежать. В первом случае эти бедствия тебя наверняка настигнут, во втором – исход может быть разным, – прошептал Беппо в самое ухо Лизы с тою же таинственностью, которая уже не раз озадачивала ее нынче. На мгновение Джузеппе прижался к ее губам своими прохладными губами, и Лиза почувствовала, что он улыбается.
– Не забывай меня! Addio! – крикнул он, выскакивая из подворотни и очертя голову бросаясь наутек. Тяжелые шаги неуклюже загрохотали следом, и запыхавшийся голос прокричал:
– Стой! Да будет навеки проклят день, когда я встретился с этим отродьем Бальзамо! Стой! Держи его, держи!..
Лиза выждала несколько минут, прежде чем выйти из подворотни. Совсем рядом виднелись изящные очертания церкви Сант-Элиджио-дельи-Орефичи. Значит, она была неподалеку от дома.
Она не думала, как будет объяснять свое отсутствие синьору Фальконе, а Чекине – пропажу ее платья. Она не думала даже о Джузеппе. Она просто благодарила Бога за то, что в ее жизни случился этот день.
«Addio» – это значит «прощай»…
Глава 7
Ночные тайны
Было уже вовсе темно, когда Лиза добралась до дому. Осторожно ведя ладонью по изгороди, нашарила наконец пролом среди плит ракушечника и, подоткнув юбки повыше, пробралась в сад, думая только о том, как бы не разорвать, не попортить платье. Наверное, придется теперь отдать его Чекине, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Это будет хорошее возмещение. Ей было ничуть не жаль подарка Беппо: память об этом дне, о глазах странного юноши, о его голосе, таком же мягком, бархатном, таинственном, как эти глаза, Лиза знала, останется с нею навсегда.
Вступая в новую полосу жизни, она с готовностью отрешалась от всяких мелочей, знаков былого вроде лент, украшений, платков, одежды, к чему так пристрастны, как правило, женщины. Нет, она без сожалений отдаст платье Чекине да еще попросит молодую служанку как-нибудь надеть его, чтобы увидеть себя со стороны и представить, как выглядела в этот невероятный, чудесный, сумасшедший день…
Лиза на миг приостановилась. Как ни забылась, как ни разгорячилась она, однако ворваться сейчас в чинные, тихие, печальные залы виллы Роза – вот такой, еще пылающей после своей avventure! – было для нее невозможно. Поэтому, отыскав уже привыкшими в темноте глазами дорожку, ведущую к черному ходу, Лиза поспешила туда, как вдруг женский голос, раздавшийся совсем рядом, заставил ее замереть.
– Ты пожалеешь об этом… – прошипела женщина, и Лиза даже не сразу узнала в этом свистящем, угрожающем шепоте всегда веселый и ласковый голос Чекины. – Клянусь Мадонной! Ты вспомнишь мои слова, да поздно будет!
Лиза замерла, обливаясь холодным потом. Однако почему Чекина говорит так грозно и, главное, кому это она угрожает?
– Подумать только! – воскликнула меж тем Чекина, не дождавшись ответа; теперь голос ее дрожал, как голос обиженного ребенка. – И ведь именно я просила о твоем прощении! Именно я клялась и божилась, что ты искупишь свою слабость! Нет, не слабость, а большой грех, un gran peccato! – произнесла она с особенною силою. – И вот теперь, когда следует только решиться, ты сидишь сложа руки и твердишь, что надо подождать!