Превенция
Шрифт:
Иногда те, кого мы называем существами или нелюдями, действительно могут до смерти перепугать тебя описанными выше способами, но даже тот страх, который ты испытаешь, столкнувшись лицом к лицу с ними – не есть основание. Храбрец не испугается неведомого монстра, что улыбнётся ему в окне или во мраке под кроватью, но испугается посмотреть в это окно или под эту кровать. Боязнь повернуть голову и заглянуть во мрак – вот истинный страх.
Почему ты боишься пройтись ночью по городскому кладбищу? Рационалисты по праву заметят, что самой большой опасностью здесь является столкновение с маргинальными слоями общества, которые способны причинить вред вашему здоровью – это правда. Те, кто верит во всякого рода мистику, сразу упомянут ужасных вурдалаков, восставших из могил зомби и привидений, что в вечных муках летают между надгробий в поисках
Итак, ты идёшь ночью по кладбищу и вдруг замечаешь какую-то сущность из вышеперечисленных образцов. Тебе страшно, разумеется, но ты уже упустил первооснову страха! Она обвивала тебя, когда ты шёл один вдоль длинных рядов могил, смотрел себе под ноги, боясь даже на пару секунд поднять глаза.
«Скорее всего, я ничего не увижу», – думал ты, но семя сомнения, прорастающее в твоём мозгу, никак не давало полного покоя.
Боязнь поднять глаза, чтобы посмотреть на сущность – вот он, истинный страх. Ты боишься увидеть то, что заставит тебя уверовать и принять тот факт, что все эти детские страшилки про монстров и призраков – не вымысел. Въевшаяся в корку мозга мысль «как жить дальше после столкновения с тем, что упрямые скептики называют сказками?» прикуёт твой обеспокоенный взгляд в чёрноту земли под ногами. Осмелишься ли ты поднять глаза? Я бы не осмелился, но мне их подняли.
Боязнь перейти черту – это чистейшая идея страха, его основание, а сам испуг – это и есть своеобразный переход этой черты, за которой тебя может ждать что угодно: от безумия до… чувства ответственности, которое развилось у меня после всего произошедшего.
Но лучше рассказать постепенно.
С раннего детства я, как и все остальные дети, пугался своей тени, страшился засыпать один и уж тем более не пошёл бы на кладбище поздней ночью.
Первый шаг к своему переходу черты я сделал в день знакомства с маленьким Серёжкой.
Это случилось восемь лет назад.
Мы с родителями переехали в этот район, когда мне было одиннадцать. Отец с матерью подыскивали приличную квартиру, а на время поисков решили остановиться у нашей дальней родственницы – тёти Лены. Тётка была довольно крупной, с тяжёлыми веками и большущими руками, но несмотря на свой устрашающий внешний вид, в душе она была вполне себе доброй и сердобольной, по крайней мере, маленькому мне казалось именно так.
Мы приехали в девять утра, когда тихий двор был совсем пуст, лишь отдалённые песни кукушки разгоняли унылую тишину. До мелочей я запомнил её подъезд: внутри весь исписанный маркерами, перепачканный в белых пятнах побелки и источающий невыносимое зловоние от мерзкой сырости и прогнивших деревянных лестниц. Сам дом был кирпичный, двухэтажный, с двумя подъездами, и располагался рядом с тремя такими же домиками. Квартира тётки находилась на втором этаже, справа от лестницы: двухкомнатная и довольно просторная, правда, тёмная и совсем неуютная. После смерти мужа тётя Лена резко состарилась, перестала следить за собой и за своим жильём, а также всё чаще и чаще начала прикладываться к стакану. Родители прекрасно об этом знали, но из-за недостатка средств на временное существование вне квартиры, в силу того, что отец экономил и не решался тратить лишние деньги на отель или временное съёмное жильё, выбора у нас не было.
Тётка жила в большой комнате, спала на обшарпанном продавленном диване, по полночи смотрела телевизор и курила прямо в помещении. Нас она поселила в комнатушке поменьше, одна из стен которой разделяла подъезды. За нею располагалась другая квартира, там-то и жил Серёга.
В один из дней, во время своей очередной прогулки вокруг этой двухэтажной кирпичной гробницы, я заметил на лавочке
С тех пор началась одна из лучших и одновременно пугающих недель моего детства, переполненная событиями, которые даже сейчас – особенно сейчас, с высоты моего опыта – заставляют меня вздрогнуть при одном только лишь воспоминании.
Вычислив расположение наших кроватей в обеих комнатах, мы незамедлительно разработали для себя систему шифров-перестукиваний, чтобы, несмотря на разделяющую нас стену, всегда быть на связи; один стук, пауза, два стука – означало предложение выйти на улицу, два стука, пауза, три стука – и мы оба выглядываем в окна через форточку, перебрасываясь парой слов; одиночный стук – согласие, два стука – отрицание – служили ответами на первые шифры.
В понедельник утром мы встретились сбоку дома под окнами квартиры старого деда. Тот, видимо, заслышав наш разговор, высунулся в окно и, заметив двух юных искателей приключений, поморщился, бросил что-то вроде: «опять ошиваетесь здесь?» и, так и не получив ответа, скрылся в темноте квартиры. Серёга сказал мне не обращать внимания на подобные выходки и предложил заняться исследованием чердака. К слову, выход на чердак был только в подъезде моего друга и представлял собой люк в потолке. Серёжа вооружил меня фонариком, а сам схватил в руки свою зелёную тетрадку и длинную сухую палку, что нашёл за деревянной подъездной дверью. В тайне ото всех мы приподняли люк и ступили в неизведанные ранее места: чердак был довольно большим, тянулся над всем домом и источал сырое зловоние в совокупности с запахом мёртвых птиц, что покоились небольшой кучкой в дальнем углу. Я не стал подходить к этому ужасному зрелищу, а лишь издали посветил туда жёлтым лучом фонарика. Серёга же наоборот поспешил разглядеть всё своими глазами и сделать пару заметок в тетради. Он ходил по чердаку с умным видом, бормотал что-то себе под нос, скрипел полом, стучал по стенам, искренне пытаясь найти причину таинственного ночного стука, пока я стоял около люка, слегка пошатываясь от нарастающей головной боли. Спустя пару минут Серёжке надоел чердак и он, разворотив палкой кучку пернатых трупиков, недовольно хмыкнул и полез вниз по лестнице, я поспешил за ним.
Дед, что ругал нас из окна, сидел около подъезда в протёртых штанах, дырявом сером свитере, старых чёрных сандалиях и с дымящейся сигаретой в зубах. Я заметил его издалека и уже приготовился к очередной старческой нотации, но случившееся далее меня крайне удивило. Серёга приблизился к нему, сел рядом и, уставившись на соседа грустными глазами, спросил:
– Дед Гена, а ты по ночам хорошо спишь? – Спешу заметить, что данный вопрос заставил меня в какой-то степени похолодеть от страха, уж очень странно он звучал от одиннадцатилетнего мальчишки.
– Хорошо сплю, – по-доброму усмехнулся дед. – А почему бы мне не спать?
– А я вот плохо сплю, дед Гена, – проигнорировав вопрос старика, произнёс Серёжа. Скрестив руки, он прижимал свою тетрадку к груди и слегка постукивал пальцами по зелёной обложке. – Ты вот живёшь у себя внизу и не слышишь того, чего слышу я.
– Чего это?
– А вот, – Серёга раскрыл тетрадь где-то на середине и ткнул пальцем в одну из недавних записей, – сам посмотри, у меня всё записано. Я ложусь спать поздно, поэтому всё слышу, что ночью происходит. Уже ровно… – он пролистал вперёд несколько листов и продолжил: – Ровно девятнадцать дней я слышу, как кто-то стучит на чердаке!
– А ты больше телевизор смотри, там и чертей по углам видеть начнёшь, чудак! – Дед, улыбаясь во все жёлтые от многолетнего курения зубы, потрепал собеседника по волосам.
– Ничего смешного! – обиделся Серёжка. – Стучат-то по часам! Как начнут в час ночи стучать, так и продолжают до двух тридцати, каждый раз по-разному: то минуту не останавливаются, то по полчаса тишина, а потом опять начинают. И стучат в разных местах, но шагов не слышно, просто тук-тук, – он постучал кулачком по лавке рядом с собой.