Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше
Шрифт:
Вырвавшийся наконец на свободу, избавленный от рабочего дня в двенадцать-пятнадцать часов, Пьер Огюстен с азартом принимается за то и другое. Насколько успешно он управляет имением, никаких достоверных сведений до нас не дошло. Что же касается поставок на армию, то тут сплетается забавнейшая история, которая опять-таки свидетельствует о том, если, конечно, она достоверна, что по жизни его ведут вовсе не мечты о карьере, не пошлый корыстный расчет, а нечто совершенно иное.
Разбирая бумаги покойного, он без труда обнаруживает, что покойный контролер королевских жарких был вор. Больше того, покойный входил в хорошо организованную шайку отпетых воров, которая изобретательно и с вдохновением грела руки на гнилом провианте и источенном молью солдатском сукне. Трудно сказать, насколько такое открытие его потрясло, но определенно в высшей степени поразило его то чрезвычайно странное обстоятельство,
Натурально, не существует никаких законных путей, чтобы эти суммы вырвать у жуликов, да и суммы не так велики, чтобы из-за них хлопотать. Однако Пьер Огюстен, воспитанный в правилах строжайшей протестантской морали, во что бы то ни стало желает восстановить справедливость. Тут ещё в первый раз обнаруживается его феноменальная изобретательность в ведении дел, которая лучше любых доказательств убеждает всякого непредвзятого человека в том, что никакой он не карьерист, не соблазнитель, не жулик, а замечательный артист и азартный игрок, не знающий меры в своих увлечениях, не способный свои фантазии укротить и соорудить плотину своим бурным страстям, как только речь заходит о справедливости и правах человека.
Тотчас сообразив, что голыми руками отпетых воров не возьмешь, он изображает старого добродетельного аббата, которому случайно становятся известны проделки всей шайки. Разузнав кое-какие подробности от Мадлен Катрин, он отправляет бывшим коллегам Франке остроумные письма, полные вымышленных, но вполне правдоподобных улик, и грозит им неминуемым и полным разоблачением, если они не расплатятся с бедной вдовой, причем великолепно усваивает набожный тон, подобающий католическому священнику.
Далее следует уже какая-то сказка, впрочем, довольно правдоподобная, поскольку Пьер Огюстен не только дерзкий, не только изворотливый и находчивый, но и чертовски талантливый человек и прирожденный артист: будто, переодевшись, в гриме и в парике, он отправляется к одному из воров под видом посланца аббата, во всех подробностях описывает внешность этого добропорядочного служителя церкви, передает его речи и таки выдирает из рук мошенников девятьсот ливров, которые с торжеством и со смехом вручает вдове.
Беда только в том, что всё это сущие мелочи для него. Его широкой, одаренной и страстной натуре необходимы большие дела, а никаких дел у него не оказывается. Он скучает, конечно, от скуки мечется в разные стороны, где-то бывает, в надежде занять чем-нибудь свой тоскующий любознательный ум.
И тут на него обрушивается жена. Заваривается какая-то глупая каша, которую уже нельзя расхлебать. Можно только слегка нащупать кое-какие пружины. Мадлен Катрин оказывается дамой с характером. Она привыкла командовать первым супругом, человеком безвольным, хоть и много старше её. Теперь она пытается командовать вторым мужем, который намного моложе её, и он, как мы видели, на первых порах кое в чем подчиняется ей, с такой силой он любит её и так долго её дожидается. Однако он слишком натерпелся от суровой опеки отца, чтобы поступить под опеку жены. Характер у него самостоятельный, крепкий, а после первого опыта, когда он был мальчиком тринадцати лет, он инстинктивно страшится ещё раз испытать на себе жестокую женскую власть. Наступает момент, когда он незримо ускользает из-под неудобного башмака Мадлен Катрин, и чем она становится яростней в своих притязаниях командовать им, тем он ловчее от неё ускользает. Дальше больше, она старше его и, конечно, ужасно ревнива. Отношения усугубляются тем, что он, вопреки общему мнению, любовник неопытный, а она его неопытность принимает за холодность к ней, поскольку не может даже подумать о том, чтобы у такого красавчика не было бесконечного опыта. Наконец у Мадлен Катрин процесс в легких, а чахоточные больные несносно капризны. Другими словами, у неё разом оказываются сотни причин, чтобы его изводить. Упреки сыплются градом. Естественно, разъяренная, склонная к истерикам женщина ищет самое уязвимое место, в которое следует запустить свои ядовитые когти.
Такое место быстро находится. Пьер Огюстен всего лишь ремесленник, неровня женщине хотя и нетитулованной, однако из высшего общества, из придворных кругов, и она без особых усилий доводит до белого каленья того, кого любит, на все лады повторяя, что он ничтожество и не достоин её.
То есть скверней не бывает упрека из дорогих женских уст, и каждый мужчина поймет, что жизнь его превращается в ад. Дойдя до отчаяния, Пьер Огюстен однажды пишет жене, отчего-то называя её другим именем, может быть, по распространенной привычке мужей называть жену так, как ей больше нравится:
«Жюли, умиравшая от наслаждения при одном нежном взгляде в пору опьянения и иллюзий, превратилась теперь в заурядную женщину, которую трудности приспособления привели к мысли, что она прекрасно обошлась бы без того, кто прежде был её сердцу дороже всего на свете…»
Конечно, он крайне неопытен и не понимает того, что все изощренные выкрики, все раздраженные заявленья о том, что она превосходно бы обошлась без него, объясняются дурным, капризным характером и тяжкой болезнью и говорит не об охлаждении с её стороны, а скорее наоборот, о самой пылкой, с каждым днем неудержимо растущей любви, доводящей бедную женщину до помраченья ума.
Ну, женщины ещё предоставят ему много возможностей изучить все несообразности, все нелепости их вздорного нрава, а пока его несчастная семейная жизнь внезапно кончается и оборачивается новой, уже совершенно бестолковой и ужасной бедой.
Двадцать девятого сентября 1757 года Мадлен Катрин умирает, несмотря на усилия четырех лучших парижских врачей, которых он к ней пригласил, совершенно справедливо не полагаясь на мнение одного. Неизвестно, как тяжело он переживает утрату. Как бы там ни было, ему не предоставляется времени для сердечных страданий. Не обращая никакого внимания на присутствие четырех знаменитых врачей, констатировавших смерть от чахотки, с бешеной скоростью – всякой светской молвы распространяется слух, будто он свою несчастную жену злокозненно отравил. Злонамеренный слух. Лет двадцать спустя кое-кто из родственников Мадлен Катрин эту клевету использует против него, однако выдумали её скорее всего не они. В момент кончины Мадлен Катрин эта выдумка им не нужна. По закону они наследуют всё её состояние и устраиваются так ловко, что Пьеру Огюстену оставляют только долги, которые ему оказывается нечем платить. Само собой становится ясно, что с материальной точки зрения ему нет резона её убивать, поскольку имеется перспектива лишится всего достояния, вплоть до крыши над головой, и получить в наследство кучу долгов, о чем он, как её управляющий, не может не знать.
В таком случае, кто и для чего распространяет этот злонамеренный слух? Кто и почему с энтузиазмом подхватывает его?
Неизвестно. Скорее всего, именно те придворные лизоблюды, которые ненавидят его как плебея и выскочку, с такой великолепной легкостью обошедшего их перед лицом короля.
Слух, разумеется, вздорный, этот слух опровергнуть легко, стоит призвать в свидетели лучших парижских врачей, но в высшем обществе, в этих развращенных придворных кругах никто не требует никаких доказательств, и Пьер Огсюстен остается вдовцом, без каких-либо средств и с черным пятном на своем честном имени, и ему доводится испытать на собственной шкуре, что такое, в противовес общественному мнению, однажды привлеченному им для защиты от посягательств придворного вора, ловко пущенная и старательно распространенная клевета, от которой ему придется долго и тяжко страдать, как при жизни, так и по смерти.
Тут что-то с ним происходит. Пьер Огюстен как-то странно и некстати спешит. Ещё перед смертью жены он пребывает прежним Кароном, как ему полагается от рожденья. Теперь же, вскоре после её похорон, в октябре, он вдруг превращается в Карона де Бомарше, использовав имя поместья, принадлежавшего Пьеру Огюстену Франке, затем Мадлен Катрин и ныне уплывшего от него, а в феврале следующего 1758 года он уже именуется просто де Бомарше.
Вообще-то, преображение этого рода вполне в порядке вещей. Дети подрядчиков и откупщиков, часовщиков и обойщиков, солидно разбогатев, начинают совеститься своих простонародных родителей, нередко вышедших из крестьян, которых герцоги, графы или бароны запросто секли на конюшне, за немалые деньги приобретают какой-нибудь подходящий патент, а вместе с патентом и приятное право учредиться дворянами, а это право, что важнее всего, избавляет их от презренного и бесправного положения простолюдина, в то числе от дранья.
Однако Пьер Огюстен пока что не приобретает никакого патента, дающего прекрасное право избавиться от битья и дранья. Он весь в долгах. Пятьдесят тысяч ливров ему негде взять. Таким образом, он вдруг сам ни с того ни с сего себя возводит в дворяне. Что ему дает эта видимость дворянина? Решительно ничего она ему не дает. Во всяком случае на расстоянии двухсот с лишком лет ничего положительного в этом скоропалительном действии не видать. Его положение от самовольного возведенья в дворяне нисколько не улучшается. Его положение просто ужасно. Из его положения никакого выхода нет.