Прежде чем я усну

Уотсон Си Джей

Я кричу изо всех сил, тогда он резко разворачивает меня и толкает вниз. Я падаю и вижу, как потолок и его лицо плавно уходят вверх, словно занавес. Я ударяюсь головой обо что-то твердое, так больно! Я понимаю, что я в ванной. Поворачиваю голову и вижу черно-белую плитку, край унитаза, бортик ванны. На полу валяется кусок мыла, раздавленный, влажный.

— Майк! — кричу я. — Не надо!

Но он наваливается на меня, сжимает руками горло и без конца повторяет: «Заткнись! Заткнись!» — хотя я уже ничего не говорю, только плачу. Пытаюсь глотнуть воздуха, мои глаза и рот полны жидкостью — слезами, кровью, не знаю, чем еще.

— Майк, — сиплю я. — Я не могу дышать.

Его руки сжимают мне горло, я действительно не могу вздохнуть! Но снова всплывают

сцены далекого прошлого: я помню, как он держал мою голову под водой. Помню, как очнулась в больнице на белой постели в больничном халате, а рядом на стуле сидел Бен — настоящий Бен, мой муж. Помню, как женщина в полицейской форме задавала вопросы, на которые у меня не было ответа. Мужчину в голубой пижаме, присевшего на край моей кровати, который смеялся вместе со мной, рассказывая, что я каждое утро знакомлюсь с ним заново. Маленький светловолосый мальчик без одного переднего зуба называет меня мамой. Эти образы наплывают друг на друга. Они пронзают мой мозг. Я больше не могу выдержать. Я хочу потрясти головой, освободиться от них, но Майк держит меня крепко. Он приближает свое лицо к моему вплотную, смотрит на меня безумным немигающим взглядом, он все сильнее сдавливает мне горло, и я вспоминаю: все это уже происходило однажды в этой комнате. Я закрываю глаза.

— Как ты посмела? — рычит он, и я не знаю точно, какой Майк произносит эти слова: реальный, который держит меня сейчас, или тот, что живет в моей памяти. — Как ты посмела? Как ты могла отобрать у меня ребенка?

В этот момент я вспоминаю. Когда в тот давний вечер он напал на меня и чуть не убил, я была беременна. Тот ребенок был не от Майка, а от Бена. Он должен был стать нашей новой жизнью.

Но мы оба погибли.

* * *

Видимо, я отключилась. Очнувшись, я увидела, что сижу на стуле. Я не могу пошевелить руками, во рту что-то ворсистое. Я открываю глаза. В комнате почти темно. Ее освещают лишь лунный свет да отблески уличных огней; шторы раздвинуты. Напротив меня, на краю кровати, сидит Майк и держит в руках какой-то предмет.

Я хочу заговорить, но не могу: во рту что-то вроде кляпа. Возможно, скомканный носок. Затем я понимаю, что он свернут аккуратно, чтобы я не задыхалась, и чувствую, что мои запястья связаны и щиколотки тоже.

«Вот чего он хотел с самого начала», — думаю я. Чтобы я молчала и не двигалась. Я пытаюсь освободиться, и он замечает, что я пришла в себя. Он вскидывает голову, на его лице — гримаса муки и печали. Он глядит мне прямо в глаза. Я ощущаю одно: ненависть.

— Ты очнулась! — мне интересно, что он скажет дальше. Что еще он может сказать после всего? — Я не хотел, чтобы так случилось. Я думал, мы приедем сюда и, может быть, ты что-то вспомнишь. Вспомнишь, как нам было хорошо. Что мы поговорим, и я объясню тебе, что произошло здесь тогда, много лет назад. Я не хотел этого, Крис, поверь! Просто иногда на меня находит. Я себя не контролирую. Прости меня. Я не стал бы калечить тебя ни за что! Я сам все разрушил.

Он опускает взгляд, уставившись себе на колени. Я так давно и так много хотела узнать, но сейчас я совершенно обессилела. К тому же слишком поздно. Я чувствую, что если закрою глаза, то мигом погружусь в благодатный, все стирающий сон.

Но сегодня я не хочу засыпать. А если уж усну, то лучше никогда не просыпаться.

— Это случилось, когда ты рассказала мне про ребенка, — произнес он, не поднимая головы. Слова уходят в складки его рубашки, и мне приходится податься в его сторону, чтобы расслышать. — Я никогда не думал, что стану отцом. Никогда. Мне говорили… — он делает паузу и, видимо, решает, что некоторые вещи лучше оставить в тайне. — Ты сказала, что он не мой. Но я-то знал, что это не так! Я не смог совладать с мыслью, что, несмотря на такое чудо, ты все равно бросаешь меня, забираешь у меня моего ребенка, и я могу никогда его не увидеть. И я сорвался, Крис.

Я все-таки не могу понять, чего он хочет от меня.

— Думаешь, я не жалею? — говорит он. — Не жалею о том, что натворил? Каждый день

я казню себя, видя твою растерянность, боль и горе. Иногда я лежу в кровати. Слышу, как ты начинаешь просыпаться. Знаю, что сейчас ты посмотришь на меня и снова не узнаешь. Я чувствую твое разочарование и досаду. Они так и струятся из тебя. Мне больно. Больно осознавать, что ты не стала бы спать со мной, будь у тебя выбор. Потом ты встаешь, идешь в ванную, и я знаю, что через несколько минут ты вернешься обратно, полная боли и тоски, словно живой упрек. — Он помолчал. — Теперь я знаю, что скоро всему конец. Я прочел твой дневник. Этот доктор уже наверняка обо всем догадался. И Клэр тоже. За мной придут. — Он вскидывает голову. — И захотят отобрать тебя. Но ведь Бену ты не нужна! А мне нужна. Я хочу заботиться о тебе. Прошу тебя, Крис, ну вспомни, как ты меня любила. Тогда ты сможешь убедить их, что хочешь быть со мной. — Он показывает на последние страницы, вырванные и разбросанные по полу. — Ты скажешь им, что простила меня. За все. И что мы останемся вместе.

Я трясу головой. Не могу поверить, что он хочет, чтобы я все помнила. Знала, что он со мной сделал.

Он улыбается.

— Знаешь, иногда мне кажется, было бы гуманнее, если бы ты в ту ночь умерла. Для нас обоих. — Он тупо глядит в окно. — Я бы ушел вслед за тобой, Крис. Если ты этого хочешь. — Он снова опустил голову. — Это не так уж сложно. Можешь уйти первая. Я клянусь тебе, что уйду следом. Ты ведь веришь мне? — Он смотрит на меня с надеждой. — Ты хотела бы так? Обещаю, будет не больно.

Я помотала головой, хотела возразить, но не могла. Глаза щипало от слез, я с трудом могла дышать.

— Что, нет? — он явно разочарован. — Нет. Думаешь, лучше уж такая жизнь, чем никакой. Хорошо. Возможно, ты права. — Я начинаю плакать. Он встряхивает головой. — Крис. Все снова будет хорошо. Видишь? — Он поднял руку, в ней был мой дневник. — Вот корень всех зол. Мы были счастливы, пока ты не завела его. Во всяком случае, как умели. А это значит — все-таки счастливы, понимаешь? Мы должны уничтожить дневник. Тогда ты скажешь всем, что снова ничего не помнишь, и мы опять будем жить, как раньше. Хотя бы какое-то время. — Он поднимается и вытаскивает из-под туалетного столика металлическое ведро для мусора, вынимает из него полиэтиленовый пакет. — Это так просто. — Он ставит ведро на пол между ног. — Так просто. — Он опускает в ведро мой дневник и отправляет туда же оставшиеся страницы, разбросанные по полу. — Нам просто нужно избавиться от него. Раз и навсегда, — повторяет он.

Он достает из кармана коробок спичек, зажигает одну и вынимает из ведра какую-то страничку.

Я смотрю на него, похолодев.

Пытаюсь крикнуть:

— Нет! — но изо рта вылетает лишь хриплый стон.

Он не смотрит на меня. Молча поджигает страничку и роняет ее в ведро.

— Нет! — снова кричу я, но на этот раз безмолвно, про себя. Я вижу, как моя жизнь буквально горит у меня на глазах, моя память превращается в прах. Мои записи, письмо от Бена — все! «Без дневника меня просто нет, — понимаю я. — Выходит, он победил!»

Я больше не думаю о последствиях, меня ведут эмоции. Всем телом я бросаюсь на ведро. Мои руки связаны, так что я не могу направить свое падение и задеваю ведро боком, чувствуя при этом, как во мне что-то треснуло. Дикая боль простреливает руку, мне кажется, я сейчас потеряю сознание. Ведро падает, горящие листки вываливаются из него и рассыпаются по ковру.

Майк издает вопль — тонко, по-женски — и падает на колени, шлепая ладонями по ковру, чтобы затушить язычки пламени. Я вижу, что один горящий комочек закатился под кровать; Майк этого не замечает. Пламя уже лижет край кровати, но я не могу ни сбить его, ни крикнуть. Я беспомощно лежу и смотрю, как занимается простыня. Начинает идти дым, и я просто закрываю глаза. «Номер сгорит, — думаю я, — Майк сгорит, и я сгорю вместе с ним, и никто так и не узнает, что здесь произошло, так же, как никто не знал, что именно случилось здесь тогда, много лет назад. История станет пеплом, и ее заменят предположения и догадки».