Президент исчез
Шрифт:
Миссис Оркатт, пухлая и сияющая, поспешно затолкала в рот остатки печенья и ущипнула за руку Гарриет Грин:
— Придержите язык, Гарриет. Ну конечно, она была арестована. Но разве вы не у нее в гостях, разве вы не пьете ее грейпфрутовый сок? Мой сын, Вэл, вот он-то вовсе не был арестован. Просто до сегодняшнего дня его держали в больнице из-за травмы головы. Он уже признан…
«…обратится к вам из своего кабинета в Белом доме, и через мгновение вы услышите его…»
— Ш-ш-ш! Сейчас он будет говорить! Тише! — Последние замечания были адресованы главным образом миссис Оркатт, которая самодовольно кивнула и потянулась за следующим печеньем. Виола Деллинг поставила блюдо на стол, произнесла на одном вздохе: «Историческое событие!» — и села.
«Граждане Соединенных Штатов, друзья мои! — Президент говорил по радио, как будто беседовал с ними, голосом приятным и непринужденным. Мэрион Вотер закашлялась, и все сердито посмотрели на нее. — Надеюсь, вы не подумаете, что я слишком злоупотребляю возможностями, которые это современное изобретение, радио, предоставляет мне для общения с вами. Мне известно, что у всех вас есть собственные серьезные дела и насущные проблемы; мне известно и то, что я один из множества слуг общества, которых вы нанимаете для управления повседневной жизнью государства и для проведения внешней политики. Будучи главой исполнительной власти, я стараюсь не только не жалеть сил и способностей ради того, что, как я считаю, в наибольшей степени отвечает высшим интересам правительства и государства, но также учитывать ваши представления о правах и правосудии. До тех пор пока вы знаете, что я намерен делать, и я имею достаточно четкое представление о том, что вы думаете об этом, подобная система будет работать эффективно; однако иногда происходят некоторые события, в результате которых у меня возникает неприятное чувство, что мы больше не понимаем друг друга, и мне необходимо убедиться, что вы имеете четкое представление о целях и намерениях моей работы и, таким образом, в свою очередь можете информировать меня и других наших слуг общества о вашем мнении по тому или иному поводу. Для этой цели радио — самый простой и удобный механизм.
Сегодня вечером мне хотелось бы поговорить с вами о войне. Большая часть великих народов в Европе и Азии, с которыми мы и дружественные нам страны этого полушария связаны сложными узами, называемыми современной цивилизацией, уже более года вовлечены в свирепый, кровавый, братоубийственный конфликт.
Даже если бы мне подобало давать оценки, я бы не смог разумно истолковать поднятые данным конфликтом вопросы: кто здесь прав, кто виноват и где проходит грань между обороной и агрессией. Но если бы мне было по силам дать разумное толкование, я конечно же не смог бы предложить на этой основе разумное решение.
Я не способен ответить на вопрос, кто начал эту войну и кто несет ответственность. Несомненно только одно: они воюют».
Послышался грохот, а затем сдавленный вздох ужаса: миссис Оркатт уронила свой стакан с грейпфрутовым соком.
— Умоляю, простите меня!.. — театрально воскликнула она. Раздалось «ш-ш-ш-ш!», и миссис Оркатт умолкла.
«Таковы факты. Они воюют, и волны, порожденные этим гигантским столкновением, сотрясают весь мир.
Наша страна — часть системы, политической и экономической, к которой приложен импульс силы, и рано или поздно мы неизбежно почувствуем его. В любом месте Земли, там, где стреляют пушки или с самолетов падают бомбы, будет подвергнуто разрушению и что-то принадлежащее американскому гражданину; там, где пойдет на дно корабль, волны поглотят и американскую собственность; в любом месте, где терпит крах правительство, возникает опасность для американских капиталовложений».
Глава 11
— Боже, да он выступает за войну! — ахнул сенатор Коркоран.
Сенатор Рейд, хозяин огромной, богато украшенной гостиной, пыхнул сигарой и ничего не сказал. Бронсон Тилни кончиками пальцев рассеянно водил по хорошенькому запястью миссис Уилкокс, чья рука покоилась на подлокотнике кресла. Остальные расположились кто где, всех одолевала послеобеденная лень, глаза беспокойно бегали туда-сюда или смотрели вообще неизвестно куда, поскольку это было до невозможности глупо — сидеть, уставившись в радиоприемник, даже в обставленной в стиле Людовика XVI гостиной сенатора Рейда и его супруги.
— Джим, хватайся за соломинку и тони вместе с ней, — обращаясь к Коркорану, сказал сенатор Стерлинг.
«И что хуже всего, друзья мои, в этой войне погибнут граждане Америки. Нет, наши жертвы будут небольшими, но ведь и один человек — это очень много. С начала войны мы уже потеряли более восьмисот наших соотечественников. Из них примерно семьсот пересекли океан и воевали добровольцами на той или иной стороне, это были солдаты; остальные погибшие — мирное население, главным образом пассажиры судов, ставших жертвами подводных лодок и бомбардировщиков.
В виде займов граждане Америки предоставили воюющим нациям колоссальные деньги, и, если их должники проиграют войну, мы, скорее всего, потеряем их. Теперь несколько слов о нашей свободе передвижения. У нас есть граждане, достаточно взрослые, чтобы стать избирателями, которые даже не слышали о существовании древнего положения о свободе мореплавания, и мы пользуемся свободой воздушного пространства только потому, что небо над нами принадлежит только нам, потому, что мы находимся в безопасности, отделенные большим расстоянием от войны. Жизнь наших друзей и родственников за границей подвергается постоянной опасности, и мы не можем связаться с ними, а они с нами; наша внешняя торговля полностью разрушена, поскольку те, кто мог бы купить наши товары, не имеют на то возможности в силу блокад, установленных их противниками; те товары, которые мы привыкли получать из-за границы, оказываются недоступными для нас в силу ограничений, произвольно навязанных нам зарубежными недружественными силами.
Одна нью-йоркская газета в течение нескольких месяцев печатала на своей первой полосе рубрику с броским заголовком «Посмотрим фактам в лицо»; там подробно приводились все допущенные в отношении нас нарушения закона, ограничения и провокационные оскорбления, о которых я только что сообщил вам в самых общих чертах.
Таковы факты, и мне это известно. Автор статьи приводит эти факты, а затем снова и снова повторяет, что мы должны вступить в войну. Об этом же заявляют многие другие газеты и иные средства массовой информации. Тысячи граждан Америки, и среди них признанные вожди нации, заявляют, что мы должны вступить в войну. Что же касается меня лично, то я, выступая по различным поводам, достаточно четко выражал свое отношение к войне. Но очевидно, сейчас я должен прямо и недвусмысленно, так, чтобы не возникало и тени непонимания, изложить свою позицию по данному вопросу. Друзья мои, я утверждаю, что мы не должны вступать в войну».
Сенатор Стерлинг взвился с кресла.
— Ну как? — закричал он. — Джим, да теперь ему все печенки исклюют, а? А что будет с вашей собственной печенью?
Коркоран даже не взглянул в его сторону. Бронсон Тилни поглаживал запястье Сьюзен Уилкокс.
Глава 12
— Вот с этого места он и запел свою лебединую песню, — проворчал Мартин Дрю.
Он сидел в самом удобном кресле, какое только было в библиотеке Гриннела, его раненая нога покоилась на табурете с подушкой, пара костылей лежала на полу в непосредственной близости от него. Старый, убеленный сединой Джордж Милтон возлежал на диване, Вормен стоял возле окна, а Дэниел Каллен и Калеб Рейнер тоже сидели в креслах. Нигде не было видно радиоприемника: миссис Хартли Гриннел, дочь Джорджа Милтона, распорядилась поставить его в книжный шкаф и закрыть решеткой.
Услышав замечание Мартина Дрю, Вормен покачал головой, повернулся к пепельнице, стряхнул в нее пепел с сигареты и вновь уставился в окно.
«…Такова моя позиция: мы не должны вступать в войну. Мне бы хотелось защищать или утверждать правоту моей позиции двумя способами. Во-первых, те, кто по ряду различных причин требует войны и с этой целью приводит самые разные аргументы, заслуживают того, чтобы им ответили.
Есть немало людей, утверждающих, что войну начала Япония, что это аморально и что она должна быть наказана. Я уже как-то отвечал на этот вопрос. У меня нет никакого сомнения, что спустя двадцать лет историки будут спорить о том, кто начал войну. Поэтому я не имею никакого желания вести крестовый поход за чистоту морали в условиях, когда не только мораль, но и самые факты не могут быть признаны бесспорными.