Президент не уходит в отставку
Шрифт:
Вслед за ней появился Дед. Не обращая внимания на кошку, подошел к Сороке, уткнулся мордой в колени. На гладко выстриженном лбу собрались глубокие складки, коричневые глаза добродушно помаргивали. Сорока запустил руку в густую, колечками шерсть собаки, потом почесал за ушами.
Дед стал спокойным и не таким громкоголосым, как там, на Островитинском озере. На даче почти не услышишь его лая. Разве что игривая сиамская кошка выведет из терпения. Любил Дед лежать у крыльца на солнышке. Причем лежал на боку, вытянуа в сторону все четыре лапы. Если кто-нибудь появлялся на тропинке, он поднимал голову и всматривался.
Дед тоже приближался к незнакомому человеку и для порядка обнюхивал его.
Этот густой бас появился у Деда недавно. Появилась и седина на чепраке. Деду недавно стукнуло шесть лет, а это для собаки не так уж мало.
Постояв немного, Дед вздохнул и с достоинством удалился.
— Ты не жалеешь, что поступил в Лесотехническую академию? — спросила Алена.
— Мне нравится, — помолчав, ответил он.
— А я еще не знаю, что из меня получится, — грустно проговорила Алена. — Иногда мне кажется, что зря я поступила в этот институт…
Сорока промолчал. Что он мог ей сказать? Когда вернулся из армии, Алена уже перешла на второй курс. А он учится на первом курсе вечернего отделения и работает.
— Я думала, ты космонавтом станешь, — сказала Алена. — А ты будешь… лесником!
Хотя она и не хотела этого, в голосе прозвучала насмешка. Сорока и вида не подал, что ее слова задели его за живое. Он мог бы ей ответить, что считает профессию лесника самой важной и благородной сейчас, когда природа так нуждается в заботе и охране человека. И его будущая профессия гораздо шире понятия «лесник». Он будет не только оберегать природу, животных, птиц, но и восстанавливать леса, оживлять мертвые, отравленные заводами и фабриками реки, озера. Многое мог бы рассказать девушке Сорока о своей будущей профессии, но интересно ли ей будет?
Не поймет его Алена, чего доброго, на смех поднимет! Она это умеет…
— А что у тебя в институте? — осторожно спросил он.
— Ну какой из меня режиссер? — рассмеялась она. Но смех был невеселый. — Меня никто на сцене и слушаться не станет. Это мужская профессия.
— С самодеятельностью как-нибудь сладишь…
— Я, может быть, хочу быть театральным режиссером! Хочу поставить гениальный спектакль, на который, как в БДТ, никогда билетов не достанешь!
— Товстоногов уйдет на пенсию — тебе и карты в руки, — сказал он.
— Ты еще издеваешься! — блеснула она на него рассерженными глазами.
— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — излишне резко вырвалось у него.
— А ты знаешь? — Она смотрела ему в глаза.
— Знаю, — так же резко ответил он, а чуть погодя, совсем другим тоном прибавил: — Кажется, знаю.
— Существенная поправка, — усмехнулась Алена. — Когда ты говоришь, что все знаешь и тебя не терзают никакие сомнения, ты снова превращаешься в Президента Каменного острова.
— А что, я там делал что-либо не так? — поинтересовался он.
— Именно ты делал все правильно, по так ведь не может всю жизнь продолжаться?
— Жаль, — невесело улыбнулся он.
— Что тебе жаль?
— Ты права, человек не может быть всегда прав. Человек живет, действует и ошибается…
— Это что-то новенькое, — рассмеялась она. — Расскажи-ка: чего ты натворил?
— Я вообще… А ты сразу переводишь на личности.
— И все-таки с тобой что-то стряслось! — настаивала она.
— Со мной чаще, чем следовало бы, что-нибудь случается, — сказал он. — И я не знаю: хорошо это или плохо?
— Расскажи, Тима!
Она придвинулась совсем близко и заглянула ему в глаза.
— Мне нечего рассказывать, — сказал он.
Наступила томительная пауза. Алена подняла с земли спаренную сосновую иголку, расщепила, положила на ладонь и дунула: две сухие иголки разлетелись в разные стороны. Сорока с интересом наблюдал за этими манипуляциями.
— Ты — туда, — сказала Алена, со значением взглянув на него. — А я — в другую сторону.
— Так оно, наверное, будет лучше.
— Хотела бы я знать: действительно ты так думаешь или притворяешься?
— Посмотри, какие облака, — задрал Сорока вверх голову. — Быть завтра на заливе шторму… — Он машинально сжал кулак и подул на вспухшие костяшки пальцев.
— Что с рукой? — поинтересовалась она.
— Рука? Ах это… чепуха! На тренировке.
— На какой тренировке?
— Ну это… — запнулся Сорока. — На обыкновенной.
— А врать-то ты, Тима, не умеешь, — сказала Алена. — Я все видела… Это они поколебали в тебе веру в себя?
— Может быть, и они, — вздохнул он и вдруг взорвался: — Я не толстовец и не могу, когда бьют по одной щеке, подставлять другую!
— По-моему, они до тебя и дотронуться-то не успели, — скрывая улыбку, заметила девушка. — Да, а кто это такой высокий со светлыми волосами? Ну, модный такой…
— Понравился?
— Я его даже толком не разглядела… — рассмеялась Алена.
— Я еще сам не знаю, кто он такой, — сказал Сорока.
— Он из них самый симпатичный…
— Девушки от него без ума… — усмехнулся Сорока.
— Надо же, — сказала Алена.
Сорока стоял на берегу и смотрел на залив. За его спиной шумели кряжистые береговые сосны. Ветер дул с Балтийского моря, и небольшие стального цвета волны одна за другой не спеша накатывались на песчаный пляж. Влажный потемневший песок шипел, на нем возникали и лопались маленькие прозрачные пузырьки. Выше, на берегу, разлеглись огромные серые камни-валуны. Закругленные, облизанные волнами бока лоснились. Верхняя часть валунов растрескалась, кое-где из расщелин сиротливо торчали блеклые пучки травы. На заливе виднелось несколько лодок. Они качались вверх-вниз. Там, дальше, на плесе, волна была больше.
По самой кромке песчаной косы вперевалку, что-то высматривая, бродили вороны. Стоило шипящей волне приблизиться, птицы подпрыгивали, на миг взмывали в воздух — и снова опускались на песок.
Редкие чайки, пролетая над ним, поворачивали белые точеные головы с грубыми серыми клювами и резко вскрикивали. Вороны, не обращая на них внимания, с сосредоточенным видом ковыляли дальше.
К берегу приближалась лодка с двумя рыбаками. Один взмахивал веслами, второй с удочками сидел на корме.