Президент заказан. Действуйте!
Шрифт:
Нос самолета задрался, тряска прекратилась. Земля стремительно удалялась. Пробив облака, истребитель вырвался к солнцу, завалился на крыло, заложил полукруг и выровнялся.
– Как прошел взлет? – раздался в наушниках Клима голос пилота.
– В программу полета включены фигуры высшего пилотажа?
– Мне приказано доставить вас живым и здоровым, – хохотнул пилот. – Но так же приказано по возможности учитывать и ваши просьбы. С какой начнем?
– Хотелось бы подумать.
– К сожалению, на борту нет буфета, и предложить вам кофе не могу. Когда
Тишина бывает разной. Полной, бездушной, как в вакууме или в могиле, и гнетущей, наполненной тревожным ожиданием худшего – в гостевом домике Бочкарева Потока царила именно такая тишина. Было слышно, как за плотно закрытыми жалюзи бьется муха: то в планки, то в оконное стекло.
Тамара Белкина сидела на кровати перед мерцающим экраном телевизора, звук она выключила. Сменялись картинки, но и без слов было понятно, что мир не знает о произошедшем. Впервые за последние годы ведущей «Резонанса» абсолютно нечего было делать. С выстрелами в парке для нее остановился конвейер новостей, у которого она стояла. Как журналистке, ей хотелось крикнуть на весь мир: «Убили!» Но какой смысл кричать, если тебя не услышат? Клипса микрофона все еще украшала лацкан ее светлого пиджака, но теперь за коротким отростком его антенны не было ни камеры, ни огромной машины, называемой телевидением. Кричи не кричи – результат один, только сама и услышишь свой голос.
– Уроды, – убежденно произнесла Белкина, – такую горячую новость на корне губят.
За дверью иногда раздавались приглушенные ковровой дорожкой шаги то ли охранника, то ли горничной. Ходили осторожно, как ночные нарушители режима в больнице.
– Эй! – Сквозь двери и перегородки до слуха Белкиной долетел зычный голос оператора.
Ему никто не ответил, лишь поскрипывал паркет.
– Эй, православные! – На этот раз оператор забарабанил кулаком в дверь своего номера. – Выпустите!
– Зачем? – вполне резонно поинтересовалась горничная.
«Неужели Виктор не понимает, что говорить с ней бесполезно. Она такая же горничная, как я архимандрит. Тут даже последняя ложкомойка на кухне, и та в звании старшего лейтенанта ФСО. Без приказа ни шагу не сделает».
Белкина все же подобралась к двери, чтобы лучше слышать.
– Раз уж тут нет магазина... – пробасил оператор привычный аргумент, – то мне ваш начальник обещал, что доставят.
– Что именно доставят?
– Хороший мужик был. Помянуть его надо. Не по-человечески получается.
Шаги горничной уже отдалялись от двери оператора, и он не выдержал:
– Да я сейчас дверь высажу!
Белкина, как телеведущая, понимала в психологии больше, чем оператор. Она дождалась, когда горничная приблизится, и трижды постучала в свою дверь зажигалкой, так, словно подавала условный знак.
– Простите! Можно вас на одну секундочку, – сказала и припала ухом к двери.
После недолгого колебания решение по ту сторону двери было принято – ключ в замке провернулся, горничная заглянула в номер.
–
– У вас найдется пара сигарет и что-нибудь от головной боли? – Белкина приложила ладонь ко лбу и состроила страдальческую мину.
– Минутку.
Не успела горничная закрыть дверь, как Тамара отошла к кровати, показывая – она и не претендует на то, чтобы покинуть номер. Оператор продолжал стучать с методичностью оголодавшего дятла. Высаживать дверь он не собирался, но удары звучали довольно грозно.
– Значит, ей можно, а мне нельзя?!
– Витя, как тебе не стыдно?! – отозвался из своего номера режиссер. – Угомонись!
– И в самом деле, заткнись! – крикнула Белкина. – Не стучи, и так голова болит.
– А я все равно буду! Я свои права знаю. А они права не имеют...
Горничная принесла пяток сигарет в горсти, пару таблеток, бутылку минералки и пожаловалась:
– А он настырный. Тяжело с ним работать?
– На телевидении вообще тяжело работать. Мне кажется, – тут Белкина перешла на доверительный шепот, – лучше принести ему выпить. Заснет и успокоится.
– Буйным не станет?
– Не должен. Он человек хоть и скандальный, но ответственный. К тому же ситуация такая... неординарная. Ему кажется, что про нас просто забыли.
– Насчет выпивки я не могу решить сама. Надо получить разрешение, – горничная прикрыла дверь, щелкнул замок.
Тамара Белкина даже не стала проверять, что за таблетки ей принесли, просто проглотила их и стала ждать результата. Спазмы в висках прошли довольно скоро. Телевизор мерцал в углу, никто и не собирался прерывать эстрадный концерт экстренным выпуском новостей.
Минут через десять оператор крикнул:
– Ну и черт с вами! – Стук прекратился, вновь самым громким звуком в доме стало жужжание мухи.
Но так продолжалось недолго. Один за другим повернулись в замках ключи, отворились двери номеров:
– Прошу обедать, вам накрыто в каминном зале, – произнесла горничная. – Можете свободно передвигаться по всему дому, но на улицу пока выходить запрещено.
Белкиной даже показалось, что та ей подмигнула: мол, в самом деле о журналистах забыли, но стоило напомнить руководству, как «вышло послабление».
– Извиниться за свое поведение не хочешь? – Тамара шла рядом с оператором.
– Пусть они передо мной извиняются.
Режиссер держался с достоинством, шагал широко, задрав нос, будто это благодаря его усилиям пленникам позволили выбраться из номеров. Видеоинженер жался к стенам, казалось, что ему хочется стать совсем маленьким или вовсе испариться.
– Вот такое извинение я принимаю, – воодушевился оператор, когда увидел накрытый стол. – Небогато, зато духовно.
На белоснежной скатерти стояли супница, холодные закуски, фрукты, две бутылки водки, одна коньяка и приборы. Было еще и сухое вино, но профессиональный глаз мастера телекамеры выхватил из всего многообразия только крепкие напитки. Режиссер отодвинул стул, жестом пригласил Тамару сесть. Оператор уже разливал водку.