При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
Кадаев печально покачал головой, встал, поставил рюмку в бар, сказал сухо:
— Мы можем обойтись и без вас. Это просто. Но я знаю, что вы полезете в драку и на каком-то этапе успешно, вас ценят, у вас имя. Значит, война. А это создаст неудобство, я не люблю неудобства, я люблю комфорт.- Он, сузив глаза, оценивающе посмотрел на Ружина.- У меня есть прелестный домик в двадцати километрах отсюда, маленький, правда, но каменный, вокруг ни души. Предоставляю кредит.
Ружин не ответил, опять взглянул в окно, оно выходило на хоздвор гостиницы, увидел подъехавшую машину,
— Я хочу ничего не хотеть…
Развел руками и торопливо вышел. Направился не к лифтам, а к черной лестнице, спешил. Внизу в дверях столкнулся с Рудаковым. Тот от изумления застыл.
— А ведь я поверил поначалу, что у вас есть сын,- сказал Ружин,- что он был наркоманом, что слезы вы лили, что маялись. Потом проверил. Нет, все же только дочь, одна дочь, благовоспитанная, музыкант, в вашей чистой биографии. А жаль, что не было сына, жаль, что слезы не лили, не маялись…
Не ожидая ответа, вышел. В машине лег грудью на руль, проговорил тоскливо:
— Зачем? Зачем, а?
…Ружин и Колесов вышли во двор управления, встали у машины Ружина. Колесов щурился — два прожектора ярко освещали двор, у гаражей два милиционера возились с мотоциклом, беззлобно ругались, подвывала овчарка в вольере, протяжно, тоскливо. Колесов поежился, сделал несколько энергичных движений, разминаясь. В дверях показались Лахов и Горохов. Горохов остановился, посмотрел на горящее окно на третьем этаже, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Сто третий, сто третий, как слышишь меня? Прием. На груди у него, под курткой, глухо зашуршала рация, пробился низкий голос:
— Слышу нормально. Порядок.
Из окна высунулся мужчина в белой рубашке, крикнул:
— Будь спокоен, не подведет!
— Я тебе уже не верю,- пробормотал Горохов.- Самоделкин… Подойдя к машине, добавил, обращаясь к Ружину, обиженно, жалуясь:
— На прошлой неделе это старье принимало «Маяк» вместо базы.
— Разберемся,- пообещал Ружин, посмотрел на часы.- Все. Время.
Прежде чем сесть в машину, Колесов сказал:
— Еще одно условие…
— Условие? — удивился Ружин.
— Ну… просьба,- Колесов дернул щекой.- Мне надо выпить. Ломает…
Ружин вздохнул, произнес искренне:
— Несчастный мальчик. Посмотрим.- Он подтолкнул Колесова к дверце.
В машине Колесов уточнил еще раз:
— Сначала в «Кипарис». Он там бывает чаще всего.
— Ох, шеф, глухой номер,- посетовал Горохов.- Он давно уже где-нибудь… тю-тю, в Барнауле водку пьет.
— Нет,- возразил Колесов.- Он здесь. Он ничего не боится. Он говорил, что его никто никогда не тронет, именно здесь не тронет.
Ружин промолчал. Он смотрел на дорогу. Лицо его было злым, несколько раз вздернулась верхняя губа — нервно.
— И к тому же парень не знает ни его фамилии, только имя, да и то туфтовое наверняка — Альберт, ни телефона, ни адреса,- поддержал Колесова Лахов. Тот сам его находил. Верно? — Он повернул голову к Колесову. Тот кивнул, облизнул сухие губы, потер глаза, слезились.
В «Кипарисе» обычный галдеж, сутолока, пестрота. Зал полутемный
— Ну дайте хоть соточку…
— Потом,- коротко ответил Ружин, посмотрел на часы.- К полуночи опять сюда заедем.
Другой ресторан — «Морской», цвета соответствующие, зал бирюзово-голубой, пастельный, глаза отдыхают. На сцене варьете девушки в тельняшках и черных клешеных юбочках, ноги длинные, стройные. Лахов залюбовался, не заметил, как остальные поднялись в кабинет директора, спохватился, помчался по ступеням. В кабинете окно в зал. Виден весь. Директор суетился, предлагал кофе, коньяк, заглядывал в глаза. Колесов сглатывал слюну.
— Потом,- опять сказал Ружин, и они двинулись дальше.
На окраине города, на взгорке среди деревьев грузинский ресторан под открытым небом «Мцхета». Один зал под навесом, деревянные дощатые столы, грубо сколоченные стулья, стилизация: несколько круглых столиков с пеньками вместо стульев прямо среди деревьев. Столики скрыты друг от друга густыми кустами, это затрудняет задачу. Машину поставили на стоянке, с трудом нашли место. Возбужденные голоса, грустная грузинская мелодия, музыканты играют прямо на улице, между крытой площадкой и открытыми столиками в полумраке тенями снуют официанты, посетители, вокруг ламп слоится тонкий дымок от мангалов, сигарет… Ружин и Колесов прошли вдоль площадки, потом обратно. Колесов крутил головой по сторонам. Ружин махнул рукой стоявшим поодаль Лахову и Горохову, показывая, что они с Колесовым идут к открытым столикам… За одним громкая компания перебивает друг друга тостами, за другим две пары озираются с любопытством, за третьим две яркие раскрашенные девицы, три крепких парня. Парни вскинули глаза, посмотрели трезво, хотя сидят, видно, давно, пьют, напитков на столе в избытке. Колесов поспешно зашагал назад. Ружин догнал его, дернул за руку:
— В чем дело?
Колесов помял кадык, сглотнул:
— Там… один из его горилл, самбист, Петя, Петруччо. Он узнал меня, мне кажется…
— Какой? — Ружин спрашивал быстро, отрывисто.
— Белобрысый, в полосатом свитере.
— Та-а-ак,- протянул Ружин, спросил с надеждой: — А может, не узнал?
Колесов пожал плечами:
— Обычно он передавал мне порошок. Как не узнать…
— Пошли,- Ружин потянул его за собой. Подойдя к оперативникам, сообщил:
— Там один из его людей, белобрысый в полосатом свитере. Будем пасти.
Ружин подтолкнул Колесова к Лахову:
— Отведи его в машину и побудь с ним.
— Но…- возмутился Лахов.
— Давай, давай,- махнул рукой Ружин. Он был возбужден: начиналось дело.
Расстроенный Лахов, взял Колесова под локоть, повел вниз, к стоянке. Ружин и Горохов не спеша, прогулочно, с флегматичными физиономиями двинулись к открытым столикам. Музыка кончилась, оборвалась разом, только еще какие-то мгновения ныла флейта, едва слышно, тоскливо, через мгновенье ее заглушил ресторанный шум, неровный и веселый.