При реках Вавилонских
Шрифт:
– Не сейчас.
– И все-таки надо пойти.
Они долго молчали. Хоснер еще раз заглянул в пилотскую кабину, потом снова посмотрел на пастушью хижину. Кан почувствовал себя неудобно и ушел.
– В моем ручном багаже есть досье и психологический портрет Ахмеда Риша. Я хотел бы взять эти документы, – сказал Хоснер.
Добкин заколебался:
– Ну, я думаю… – Он вдруг удивленно вскинул голову: – Зачем, черт побери, ты таскаешь с собой это досье? Почему ты его взял в полет?
– Предчувствие.
– Я потрясен, Яков. Правда потрясен. Ладно. Им это
Хоснер взобрался на переднюю кромку крыла, которое нависало невысоко над землей, и пошел к дверце аварийного выхода.
В пассажирском салоне с наклонившимся полом было темно, но через дверь кабины проникал призрачный зеленый свет. Еще светилась надпись «Не курить. Пристегнуть ремни» и работал махметр. Табло показывало «М 0,00». Других значений уже не будет. В салоне никого не было. Пахло горящим керосином. Повсюду валялись разбросанные одеяла, подушки, ручная кладь. Через треснувшую переборку, за которой, должно быть, находился хвост, до Хоснера доносился ясный голос раввина Левина.
Он вошел в темную кабину. Беккер крутил регуляторы светившейся зелеными огоньками радиостанции. Ему отвечали шумы электронных устройств и разряды статического электричества. Моисей Гесс как упал, умирая, на приборы, так и остался там лежать. Беккер что-то тихо говорил, и Хоснер, прислушавшись, понял, что тот говорит не по радио, а обращается к Гессу. Кашлянув, окликнул:
– Давид!
Беккер повернул голову, но ничего не сказал и снова повернулся к радиостанции.
Хоснер сделал шаг к креслам пилотов. Ему было не по себе от того, что тело Гесса до сих пор находится в кабине.
– Ты чертовски хорошо сработал.
Беккер снова начал прорываться через частоты, прослушивая их, но не пытаясь передать сообщение.
Хоснер попробовал пробраться между креслами поближе к нему и ногой задел Гесса. Он отшатнулся. Была бы его воля, тело похоронили бы через десять минут. Но он знал, что раввин не позволит сделать это в субботу. Тело Гесса не будет предано земле до заката солнца, если только он или кто-то еще не сможет привести убедительные аргументы.
– Я уберу его отсюда, Давид.
– Не имеет значения. – Пронзительный вой радиосигнала заполнил кабину. Беккер выругался и выключил радиостанцию, а потом и аварийный блок питания. Огоньки погасли, и кабину залил лунный свет. – Этот негодяй все еще глушит нас. Получается не очень хорошо, но мерзавец старается.
– Есть ли у нас шанс установить с кем-нибудь связь?
– Кто знает? – Беккер откинулся назад и закурил сигарету. Какое-то время он всматривался в темноту, потом повернулся к Хоснеру. – Кажется, передатчик совсем не функционирует. Это необычно. Если бы нам удалось заставить его работать, то теоретически можно было бы вызвать любое место на Земле в зависимости от атмосферных условий. Высокочастотный приемник функционирует отлично, и я ловлю международную аварийную частоту 121,5. Но никого не слышу и не получаю никакого ответа.
– Почему не получаешь?
– Ну, высокочастотный приемник работает только
– Да, холмы есть.
– А батареи не такие мощные, как генератор. И не забывай, что Риш создает помехи с помощью широкополосного передатчика стабильно на каждой частоте и может держать на ходу свои двигатели и генератор. – Беккер выпустил длинную струю дыма. – Вот поэтому.
– Ясно. – Хоснер задумчиво смотрел через разбитое стекло. Он видел, как люди входят в хижину пастуха. – Но, наверное, мы без труда могли бы связаться с самолетом, который пролетал бы над нами. Верно?
– Верно. Все, что нам нужно, это пролетающий над нами самолет.
Хоснер заметил на пульте управления окровавленный кирпич, который убил Гесса. В зеленоватом мерцании лампочек приборов можно было разглядеть выдавленные на нем древние клинообразные знаки. Хоснер не умел читать клинопись, но был уверен, что на кирпиче начертано то же, что и на большинстве кирпичей Вавилона:
Я, НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА.
Кирпич явно был не к месту на панели управления кабины пилотов сверхзвукового лайнера. Хоснер отвернулся, чтобы не видеть его.
– Поставлю наблюдателя на фюзеляже. Разработаем систему сигналов, чтобы он мог дать тебе знать сразу же, как только заметит самолет.
– Хорошая мысль. – Беккер долго смотрел на погибшего второго пилота, потом снова повернулся к Хоснеру: – Кан занимается вспомогательной силовой установкой.
– Я видел его. Говорит, что дело плохо. Насколько хватит батарей?
– Трудно сказать. Какое-то время я могу просто прослушивать, но при каждой попытке передать сообщение расходуется много энергии. Я не знаю, сколько еще энергии уходит по аварийной цепи. Это никелево-кадмиевые батареи. Хороши, но по ним трудно определить, когда они разрядятся.
Хоснер кивнул. Ему приходилось иметь дело с этими капризными штуками. Прибор ночного видения тоже работал от никелево-кадмиевых батареек.
– Как ты считаешь, не стоит ли отключить батареи и поберечь их, чтобы потом подзарядить от вспомогательной силовой установки, если Кану удастся ее наладить?
Беккер провел рукой по волосам:
– Не знаю. Черт! Все, что мы предпримем с этого момента, будет чем-то вроде сделки, так ведь? Я еще не вполне уверен. Надо подумать.
– Хорошо. – Хоснер ухватился за кресло бортинженера и подтянулся к двери. Поудобнее взялся за ручку и обернулся. – Пока.
Беккер повернулся в кресле:
– Ну как, у нас получится?
– Конечно.
Хоснер шагнул в круто наклонившийся салон и быстро нашел свою дорожную сумку.
Хоснер вышел на крыло и спрыгнул с передней кромки. Субботняя служба только что закончилась. Большинство мужчин и женщин быстро направлялись назад к периметру. Некоторые шли в пастушью хижину, и среди них раввин Левин. Хоснер пошел рядом с ним: