При советской власти

Ерошкин Юрий

Но это было потом, а пока Нюра отправила сына в деревню, находившуюся в Свердловской области, откуда была родом и где до сих пор проживала её мать, бабушка Илюши.

Перед самой войной Нюра Шмакина окончила Ивантеевский трикотажный техникум и стала работать на фабрике «Красная Заря» помощником мастера по вязальному оборудованию. Фабрику тоже собирались эвакуировать, но в последний момент приказ об эвакуации отменили, а фабрику перевели на выпуск военной одежды для бойцов Красной армии. И она осталась в Москве.

Война не затронула деревню, однако дыхание её чувствовалось

повсюду. Самым старшим из мужчин, остававшихся ещё в деревне, не считая, конечно, стариков, был шестнадцатилетний Сашка Зудин, двоюродный брат Илюши. Он работал в кузне и был очень солидный, совсем, как взрослый мужик. Работал от зари до зари, не дрался, не хулиганничал и для всех пацанов был авторитетом.

Мелюзга вроде Илюши и меньше годами вечно голодная, разыскивала стебли ревеня и, несмотря на то, что от кислоты сводило скулы, объедалась ими до боли в животе. У этого растения съедобны только стебли, а Илюша, расхрабрившись, пихал в ненасытный рот свой и листья, хотя пацаны предупреждали, что делать этого нельзя, можно отравиться. Но он не послушал, вследствие чего попал в руки местного фельдшера Викентия Павловича, пожилого человека с печальным лицом. Он давал Илюше какие-то пилюли, чтобы мальчишка не так сильно дристал.

Оклемавшись через пару дней, Илюша решил, что более к этому проклятому растению в жизни не подойду и на пушечный выстрел. Но – голод не тётка…

Праздник наступал, когда бабушка пекла лепёшки, это были самые счастливые для Илюши дни. В лепёшках, кажется, тоже был ревень, но после них не болел живот, и он испытывал сытость. Если бы есть их каждый день, то ничего другого и не нужно было. Вот только бы ещё не приставала эта соседская дылда Верка Замарёнова…

Она была всего на год младше Сашки, но такая дурёха-а! И говорила всё какие-то глупости непонятные, и сама же смеялась.

Илюша привык вставать рано, смотрел, как занималась заря. Потом начинали мычать коровы, стадо которых гнали по центральной улице к пастбищу. Бабушка уже тоже была на ногах и занималась хозяйством. Илюша выбегал во двор, босоногий, шлёпал по утренней росе, блестевшей в лучах поднимавшегося солнца. Наведывался он и в огород, там можно было что-то найти получше, чем ревень.

И вот в одно из таких светлых утр, Верка вдруг высунула из-за плетня своё круглое, загорелое лицо.

– Дай мне свою морковку! – сказала и загоготала непонятно почему.

Вот ещё чего выдумала, удивился Илюша! Чего это ради он должен давать ей свою морковку? У неё тоже есть огород и там тоже растёт такая же морковь. Но и жадным в её лукавых глазах мальчишке выглядеть не хотелось…

Хоть бабушка и запрещала вырывать морковь, пока она не подрастёт, но он всё-таки вытащил одну небольшую, и подал её Верке. Девчонка, пока он выбирал для неё морковку, нагло перелезла через плетень и её толстые ноги уже торчали перед сидевшим на корточках Илюшей.

Он поднялся от грядки, протянул ей морковку, но она не взяла её и вновь загоготала:

– Маленькая у тебя, паренёк, морковка, не выросла ещё!

– Дура ты, – сказал Илюша со злостью и для большей убедительности добавил: – И ноги у тебя, как у слона!

А

она всё почему-то гоготала и гоготала, дурёха такая!

И всё-таки в тот раз он на неё не сильно обиделся. А то, что отругал её, так это ж для порядка. И ещё хотел сказать ей, что через пару недель его морковка будет большая-пребольшая, пусть тогда она приходит. Но Верка, отгоготавшись, тотчас убежала, и он не успел высказать ей своё великодушное предложение.

Зато вечером было куда как хуже. Илюша встретил Сашку у кузни, и они вместе возвращались домой. Илюше завидовала вся пацанва. Каждый мог поздороваться с Пашей, он бы даже руку свою сильную, как у настоящего мужика, протянул, не зазорно ему это было. Но пройти с ним вот так же запросто, как шёл он, через всю деревню, не мог никто другой.

Шли неспешно, разговаривали и вдруг навстречу – Верка!

– Здорово, Саш, покажи свой карандаш! – крикнула и опять заржала, как кобыла.

Это было уже слишком. Она задирала Сашку, которого все в деревне уважали! Для неё, похоже, не существовало никаких авторитетов. И чего ржёт, дура такая? Подумаешь, стих сочинила! Тем более глупый-преглупый. Таких-то и он мог, сколько хочешь насочинять: Верка-перебзделка, например. Смешно разве? Но он же молчал, он понимал, что так нельзя, а она…

И решил Илюша объяснить ей по-хорошему, что Сашка не художник и даже не бухгалтер, а работает в кузне и потому никакого карандаша у него быть не может. Но самое обидное было то, что Сашка никак не ответил ей на это, устало ухмыльнулся только и прошёл мимо. И Илюша решил сражаться с этой дурёхой один. И за себя, и за брата.

Он целый вечер думал, как отомстить Верке за её насмешки, и на другой день встретил её в компании подружек, весёлых, расфуфыренных, словно войны не было. Они собирались идти на танцулки в клуб. Тут Илюша при всех и сказал Верке, что она дура, и что ей только палец покажи она смеяться станет, а смех без причины – признак дурачины. Вот! Илюша был доволен собой.

– А ты покажи палец-то свой, нам посмотреть уж больно любопытно, какой он у тебя, – вдруг сказала Верка, и уже все девки разом загоготали.

– Показывай, паренёк, а то мы сами посмотрим! – пискнула ещё какая-то дурёха, вроде Верки.

– А вы все дуры, дуры, дуры! – он чуть не заплакал от отчаяния и оттого, что не смог найти более веских слов, чтобы окоротить беспричинный смех этой оравы.

И тут вдруг Верка возьми и крикни:

– А ну, девки, сымай с него штаны!

Илюша, испугавшись, прытко отскочил в сторону и, подняв комок земли, залепил им в Верку. И победно сплюнул сквозь зубы, подтянув на всякий случай штаны.

Девки сперва завизжали, отпрянули, но тут же, опомнившись, налетели на него гурьбой. Илюша извивался, как угорь, но они всё-таки повалили его, закатали обе штанины до колен и прошлись по икрам жгучей крапивой, да так что он после того ещё пару дней чесал да расчёсывал ужаленные места. Когда они, наконец, пресытились своей победой и отпустили мальчонку он, отбежав на некоторое расстояние, вновь запустил в них комьями земли, а ещё нашёл в себе мужество пустить им вдогонку, что они все глупые девки.