Причесывая жирафу
Шрифт:
– Совершенно гениально! Но как это ты все обнаружил, Сан-Антонио?
Я принял таинственный вид – вид номер один. Именно он заставляет таять девчонок и превращает Беру в Лису (некоторых других он превращает в птиц, и они улетают на седьмое небо).
– Так какова же причина? – проворчал законный супруг Берты Берурье.
Безразличный к нашему разговору, Базилио продолжал демонстрировать свой номер
Сейчас он говорил уже в пять аппаратов и приказал, чтобы принесли еще.
Если бы Барнаби увидел это, он бы его ангажировал, так как этот номер был одним из самых уникальных.
Радио Нью-Йорк-Сити дорого заплатило бы, чтобы получить его к себе в работники.
– Ответь, если можешь, – продолжал Толстяк. – Что же подсказало тебе правильное решение?
Я подмигнул ему.
– Обшаривая фургон, пока ты ходил за позолоченным катафалком с роскошным мотором, я нашел вот эту штуку, забытую Пивуникони в спешке. Она находилась непонятно почему в ящике с красками.
Я достал из кармана длинный мундштук для сигарет, который может раздвигаться. Он составлен из деталей, свободно входящих друг в друга, как трубчатые части треног для фотоаппаратов. Вытянутый максимально, он имел длину добрых тридцать сантиметров. В конце мундштука – сигарета.
Толстяк внимательно наблюдал за моей работой.
– Не соображаю, парень. Не потому, что я глупее других, но часто говорят…
– Посмотри на сигарету, вставленную в мундштук.
– Черт! – вырвалось у него. – Она фальшивая!
– Да, бой, самая, что ни на есть фальшивая. Только не трогай ее конец: порежешься. В той части, где должен находиться пепел, находится лезвие бритвы. Этим инструментом Пивуникони разрезал полотно картины, которое он хотел украсть. С руками за спиной, с самым непринужденным видом он разрезал полотно вокруг рамы своими «зубами». Он притворялся восхищенным посетителем, забывшимся в восторге перед творением великого художника. Когда картина была уже вырезана из рамы, достаточно было одного жеста, и картина исчезала под его пиджаком.
– Потрясающе!
– По моему мнению, – сказал я, – этот тип ненормальный. Эти картины он крал не для продажи, но чтобы удовлетворить свое желание. А теперь пойдем спать, а то я уже
Я опять увидел красный цвет на крыше санитарной кареты. Я спросил о том, что происходит, у одного служащего цирка, того, который причесывал жирафу в мое отсутствие (значит, он – помощник причесывателя жирафы).
– С рабочим на кране произошел несчастный случай, – ответил тот. – Он поднялся на свое рабочее место, но, войдя в кабину, закричал и упал вниз. По счастью, он упал в кучу песка, и так удачно, что у него только сломаны обе ноги и обе руки, потом у него сместилось несколько позвонков, рана в черепе и еще одна рана на спине. А остальное – сущие пустяки.
Беру посмотрел на меня.
– А что, в Италии существует техника безопасности? – спросила меня эта благородная и чувствительная душа, голос которой дрожал от упрека.
Эпилог
После пятнадцати часов сна, восстановившего мои силы, мы проснулись свежими и уже в Милане.
За это время все пришло в порядок. Барнаби смог забрать свои инструменты, а швейцарская полиция задержала Пивуникони и его партнершу с драгоценным грузом.
Престижератор находился в одном отеле в Бени. Он прописался под фальшивым именем, сам себя выдал в минуту рассеянности, заставив исчезнуть ортопедический бандаж у портье.
Мы трогательно прощались с Барнаби.
Мы пили шампанское, поздравляли себя с успешным завершением дела. Он ничего не делал, чтобы удержать нас. Он прекрасно понимал, что флики в цирке – это несерьезно.
Он просто сказал, что ангажирует новые номера, чтобы заменить нас и Пивуникони.
Беру попросил у него разрешения увезти тигра (которого, как он ему сказал, он нашел), и Барнаби великодушно согласился на это за восемьсот тысяч франков: все сбережения Толстяка.
Нужно было видеть, как он был счастлив, мой булимик, со своим милым полосатым котенком.
– Вот уж удивится моя Берта, – вздохнул он. – Только бы она не причиняла ему слишком много неприятностей!
– Ты еще не нашел имя для своего полосатого? – спросил я, указывая на тигра.
– Ну, конечно! – возразил он. – Я назову его Клеменсо!