Причина надеяться
Шрифт:
Обычно такая открытая улыбка Зои становится вымученной.
– Я жду подходящего момента.
– И сколько ты уже ждешь? Один или два года? – Сарказм редко помогает продвинуться вперед, но отсутствие сарказма – тоже не вариант.
– Три, – с обезоруживающей честностью откликается Зои.
– Уже три года? – Я присвистываю сквозь зубы. – Ну. Три года без падений.
– Без падений с последствиями.
Теперь я тяжело сглатываю.
– О’кей. И после трех лет ты еще не на олимпийском уровне? Как ты вообще продержалась три года, не прислав мне
Я вызвал бурю. Сознательно и с полным пониманием того, что делаю.
Следующие двадцать минут я смотрю на смартфоне Зои больше фото и видео с лошадьми, чем видел за все свои двадцать пять лет. Узнаю о свойствах повышения интенсивности рыси; о медленном аллюре; рассматриваю все детали специально модифицированного седла Зои и восхищенно наблюдаю, как сестра очень сосредоточенно небольшими кругами скачет галопом по песку манежа на очень, очень крупной черно-коричневой лошади: вольты, как назвала это Зои, чтобы лошадь ходила на задних ногах (на которых она и так шла до кругов, между прочим… но подобный комментарий, скорее всего, разрушил бы впечатление, будто я в этом разбираюсь).
Зои явно рада, что наконец снова может обсудить со мной свою главную страсть, поэтому я с большой неохотой перебиваю ее, когда звонит телефон. Но Лиззи, естественно, еще нет, а Саймон возится на кухне. Так что у меня не остается иного выбора, кроме как подойти самому.
– Кстати! – кричит мне вслед Зои. – Хотела дать тебе еще один хороший совет: вышвырни уже Лиззи, в конце концов. Расписание я тоже проверила, и она в очередной раз опаздывает!
Я ограничиваюсь тем, что вместо ответа посылаю ей воздушный поцелуй и одновременно поднимаю в ее сторону средний палец. Если этот паб правда когда-нибудь разорится, Лиззи будет последней, кого я уволю.
– На проводе «У Штертебеккера», и ты говоришь с Сойером, – произношу я в трубку древнего дискового телефона, который стоит на столе в кабинете.
На другом конце связи тишина. И когда я уже собирался добавить «Алло?», раздается тихое:
– Привет.
Пауза, затем неловкий смех, который вызывает у меня странное покалывание в животе.
Ханна
– Не знаю, помнишь ли ты, – говорю я и набираю побольше воздуха в легкие. – Но тебе все еще нужен кто-нибудь, кто спасет твою задницу?
И вслушиваюсь в пустоту. Только музыка на заднем фоне и негромкое громыхание указывают на то, что он не положил трубку. Тревожность нарастает, и я сажусь на крышку унитаза, чтобы не видеть в зеркало, как я заикаюсь в тесной маминой ванной. Собиралась ведь сказать все совсем по-другому… и как у меня только вырвались эти бессмысленные слова?
– Прости, ты наверняка уже забыл. Мы как-то случайно встретились на…
– Лайм-стрит, да, – наконец отвечает Сойер Ричардсон. Его голос звучит мягко и дружелюбно, а не так, словно я совсем обнаглела. Кажется, его это скорее позабавило. – Конечно, я помню. Ты пела Yesterday. А мне все равно понравилось. Я уже три месяца жду твоего звонка.
Если так он планировал меня смутить, то у него получилось. Уши пылают огнем. Хорошо, что он этого не видит.
– Да, я… у меня были кое-какие трудности, но… – Как назло, если у тебя хороший слух, по голосу на самом деле можно понять, что у кого-то горят уши. – Но если тебе до сих пор нужен певец, то, возможно, в ближайшее время это можно будет организовать.
– Значит, ты все-таки вернулась в Ливерпуль?
– Пока еще нет. Но скоро вернусь.
– Рад слышать.
Я молчу в трубку и слишком поздно соображаю, как обычно протекают такие диалоги.
Ты говоришь. Другой человек отвечает. А потом ты сам снова что-то говоришь. По очереди.
Пару мгновений мне при всем желании не удается придумать, что сказать. В голове кружатся мысли, которые так мало связаны друг с другом, что в принципе не должны умещаться в одном сознании. Разговор с Сойером Ричардсоном невыносимо сильно напоминает мне о дне, когда мы хоронили ба. Во время церемонии я держалась хорошо, сохраняла спокойствие, и похороны даже показались мне в каком-то нездоровом смысле красивыми. Они были достойны бабушки. Срыв случился гораздо позже, вечером. Когда стало ясно, что мой мир больше никогда не будет прежним, потому что из него исчез незаменимый человек. Навсегда. И никто никогда не сможет этого изменить.
Теперь я думаю о том вечере, о той ночи.
И в то же время о том, что голос Сойера Ричардсона – тогда я этого почти не заметила – творит с моей головой нечто, на что раньше была способна лишь музыка. Я перестаю слышать весь остальной шум этого мира и чувствую себя так странно… нормально.
– Ау? Певица? Ты еще тут?
Уткнувшись лбом в сжатый кулак, я беззвучно вздыхаю.
Два варианта: положить трубку и больше никогда об этом не думать или…
– Да. Да, я тут, извини. Кажется, связь ненадолго прервалась.
Класс, Ханна. Соври ему.
– Связь?
Наверное, помехи со связью обычно слышно. Ну круто. Супер.
– Да. Связь между мозгом и речевым центром.
Он тихо смеется. Лучше пусть прекратит, иначе у меня перегорят и другие центры связи.
– У меня тоже иногда бывает. Боязнь сцены?
– Нет. Ненавижу разговаривать по телефону. – Это не ложь.
– И тем не менее ты мне позвонила? Осторожно. А то я подумаю…
Что? ЧТО?
Подумаешь, что это из-за тебя я так нервничаю?
– … что ты правда хочешь эту работу.
– А я правда хочу. – Я как будто должна. Должна по крайней мере себе доказать, что у меня еще получается, что я все еще это умею. Что Хейл внутри меня еще не безвозвратно потерялась за долгий прошлый год. – Я немного нервничаю, потому что вела себя на вокзале как полная дура.
Он не перебивает меня со словами: «Да ты что, ничего подобного», а продолжает слушать. Видимо, честный малый.
– Просто у меня тогда выдался кошмарный день. Какой-то парень сбил меня с ног и украл кошелек и билет на поезд, а я ужасно спешила.