Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

Щерек Земовит

— А кто выдает концессии? — заинтересовался Гавран. Тетка его проигнорировала.

— Мы просим заявлять нам каждый случай злоупотреблений, и вообще, ну, о каждом случае, когда не-поляк выдает себя за поляка, и будет лучше поехать к Юрию уже сейчас, забрать вещи, и, проше паньства, тут у меня такая прелестная квартирка, недалеко, на Доро… Сикстуской [15] , так что давайте, паедем…

— Спасибо, спасибо, Господь пани благослови, вот как снова приедем осмотреть город Львов, semper fidelis, lis Witalis [16] , — отбояривался Гавран, выгибаясь в поклонах и отступая раком. Я быстро врубился в его стратегию и начал делать то же самое. Похоже, выглядели мы довольно странно, отбивая поклоны перед завитой фурией с когтищами словно у стриги [17] , потому что люди останавливались посмотреть, что из всего этого выйдет — может это уличный театр? Только мы повернулись и пошли дальше. По улице Армянской.

15

Ныне улица Дорошенко.

16

Всегда верен, жизненно важный вопрос (ломаная латынь, нужно было «vitalis»).

17

Чудовище из польского фольклора. См. первый рассказ про Геральта Анджея Сапковского (вот не хочется писать «Ведьмак», так ведь все уже привыкли).

После десяти вечера город уже закрывался. Так было тогда, в две тысячи втором году. В двадцать два ноль-ноль жизнь прекращалась, а Львов — впрочем, как и Варшава в те времена — превращался в спальню. Хорошо поддатые мы шли по улочкам и искали чего угодно, что могло быть открытым и продать нам градусы.

И наконец, где-то неподалеку от улицы Леси Украинки, мы услышали знакомые звуки. Очень знакомые. То был «Бал у ветеранов» [18] . Заведение размещалось на первом этаже, так что в окне были видны музыканты: и выглядели они как приличные батяры [19] — фуражки клетчатые, пиджачки, шейные платочки — все имелось. Мы вошли, уселись за столиком, а вокалист — засушенный дедок с такой внешностью, что Химильсбах [20] сразу же обеспокоился, как только бы его увидел — захрипел:

18

Правильнее: «Бал „У ветеранов“».

Ныне бал «У Ветеранов» Каждый знает тех панов Потому что там по воскресеньям Веселья полно…

Пивная с народным названием «У Ветеранов» располагалась на рубеже XIX и XX веков в двухэтажном здании на углу современных улиц Кониского и Туган-Барановського. Тогда улица Кониського называлась Охоронок, она носила это название с 1871 года, потому что здесь учредили один из первых во Львове детских садиков, которые тогда называли охоронками или захоронками. Пансион императорско-королевского корпуса военных ветеранов находился под патронатом Армии. Общество ветеранов объединяло заслуженных офицеров и унтер-офицеров, которые вышли в отставку и носили специальные мундиры. Популярностью пользовались проводившиеся здесь ежевоскресные пирушки, на которые собирались воины, торговцы, ремесленники, рабочие, служащие, студенты, батяры и проститутки. — http://mikes68.livejournal.com/371743.html

19

Про батяров можно писать и писать. Посмотрите, хотя бы, здесь: http://www.liveinternet.ru/users/mariykav/post277621699

20

Ян Химильсбах, польский актер, снимавшийся в возрасте 83 лет (умер в 1983 г.). Ну и что, Зельдин выступает и в театре, и в кино, а ему уже за сто…!

— Опивночи си зъявили якис два цивили. Морды обдрапанэ, космы як бадыли… [21]

— Ты-ы… — произнес озадаченный Гавран.

— Ну, именно, — отвечал я, заслушавшись.

— Нич никомуку нэ вмовили, тылдьки морды били… — пел дедок.

— Ой, курва, — задумчиво произнес Гавран.

— Ну, — ответил ему я.

— Пиво или водка? — спросил официант.

— Водка, — ответили мы оба хором.

— А шо, — сказал официант, внимательно глядя на нас и усмехаясь под оченно официантскими усиками, — вы думали шо сэрэд бацярив украинцив нэ було, чы шо?

21

Перевод нужен? «А в полночь появились какие-то два гражданских. Рожи поцарапанные, волосы космами…» (…) «Никого не уболтали, только морды били…»

— Сам ты нэбуло чышо, — буркнул себе под нос Гавран, когда официант уходил с заказом.

2

Самоубийство Брунона Шульца

Мы вроде как отправились в Дрогобыч разыскивать Шульца, но так, по правде, искали востока. Искали той восточной, постсоветской экзотики. Русскости.

Водитель маршрутки был похож на маньяка. Тот еще был хуя кусок, а еще порявкивал на всех вокруг. И на меня с Гавраном тоже.

Один глаз у него был зеленый, а второй — голубой. Я заметил это, когда платил ему за проезд, когда бросил перед ним на панель двух синих Ярославов Мудрых [22] . Тот посмотрел на меня своим взглядом психа, и я уже знал, что поездка будет еще та. Такой она и была, потому что маньяк шуровал по средине шоссе, точнехонько посреди того места, в котором должна была быть нарисована осевая (только ее не было), и ничего не боялся. Это я боялся за него. Гавран, я это знал, тоже побаивался, но хвост держал пистолетом, как будто бы ничего не боялся, что ему все это не впервой, что с востоком он уже знаком.

22

Забыл, забыл Щерек украинскую валюту. Синие — это пятерки с Богданом Хмельницким. Двушки-Мудрые — коричневые.

Маньяк все время кого-то обгонял. Было похоже, что именно таково его жизненное кредо. Обогнать в течение жизни как можно больше автомобилей. Столкновений он избегал буквально на миллиметры, но все время обгонял машину за машиной, разваливающихся обитателей постсоветского дорожного зверинца. Ведь то, что творилось на дороге, иначе как праздником живых трупов назвать было невозможно. Подыхающие жигули, полумертвые запорожцы, оживленные, похоже, исключительно какой-то магией; волги, вымаливающие легкую смерть и завершение страданий.

Стоял полдень и чудовищная жара, тянувшееся за горизонт поле, казалось, пылало зеленью.

— А тебе не кажется, будто бы здесь горизонт подальше, чем у нас? — мечтательно спросил я у Гаврана.

— Не, — буркнул Гавран, даже не выглядывая в окно. Он кипел от злости, просматривая фотки на аппарате. Сделал он их вчера вечером и сегодня утром во Львове, в основном, там были развалины, трещины и еще раз развалины. Ну и разные любопытные хохмы: англоязычное меню из львовского ресторана, в котором куриное бедрышко было вписано как «chicken foot», а цыпленок по-китайски — «chicken on People's Republic of China». Или переодетый в свинью мужик на улице, рекламирующий какой-то мясной магазин, владелец которого слишком близко к сердцу воспринял принципы западного маркетинга. Ну и еще сделанное украдкой фото мента, отливающего на колесо собственной патрульной машины марки «лада самара» на одной из незаасфальтированных улочек Замарштынова. То есть — Гаврану лишь казалось, что он делает фотку украдкой. Потому что мент — молодой говнюк, выглядящий будто бы только-только вышедший из средней школы — засек и начал на Гаврана орать. Я вмешался, тогда он начал орать и на меня. Он требовал предъявить ему наши паспорта, которых мы ему не отдали — дашь такому уроду документы, а потом придется выкупать их за большие бабки. Но было видно, что именно бабки ему и были нужны. А что еще? За оскорбление при исполнении он желал 100 баксов. Гавран расхохотался ему в лицо. Тогда милиционер, довольно неожиданно, толкнул его и схватил за руку. Не успел я отреагировать, а ничего не понимающий Гавран уже стоял лицом к ограде, опирая руки на штакетник, широко расставив ноги, а молодой обыскивал его карманы. Сначала нашел шнурок и отбросил в сторону, а потом — перочинный ножик. Моднячий, швейцарский, в котором всяких лезвий было с полсотни: для рыбы, для филе, консервный нож, а еще какие-то отмычки, даже фонарик имелся, не хватало лишь дрели. Говнюк какое-то время поигрался им, после чего подсунул Гаврану лезвие под нос и сообщил, что это холодное оружие, а это уже серьезное преступление, потому что подобного рода оружие в Украину провозить контрабандой запрещено, и что это закончится для нас тюрьмой.

— Ну ладно, коллега, — сказал по-польски Гавран, — не пизди. Сколько?

— Сто, — ответил говнюк, вроде бы занятый открыванием и закрыванием ножа. Гавран вытащил бумажник и вынул сто гривен. Мусор рассмеялся.

— Дол-ла-ров. Я же говорил.

— Да ты ебанулся, — буркнул Гавран.

— А сколько дашь? — торговался милиционер.

— Пять могу дать.

— Гони паспорт.

— Так сколько?

— Семьдесят.

— Слушай, — Гавран пытался спасти остатки достоинства, и потому ворчал на собеседника, словно пес, — могу тебе дать, максимум, двадцатку, и ни, курва, центом больше.

Мусор прищурил глазки, светло-голубые, ну прям тебе платье Девы Марии.

— Ладно, — кивнул он. — Давай двадцатку.

Гавран вытащил две десятки из внутреннего кармана брюк. Видимо, у него уже было приготовлено на подобного рода случаи. Мусор накрыл его ладонь своей, и бабки — прямо как на выступлениях Гудини — исчезли.

— Давай нож, — протянул руку Гавран. Мусор сунул ему под нос закрытого «швейцарца».

— Конфисковано, — сообщил он, — это очень опасное орудие.

Мент сунул нож себе в карман, подошел, раскачиваясь, что твой ковбой, к своей «ладе самаре», сел в нее и уехал. Про фотку уже забыл. Или с самого начала ему было на это плевать. Гавран запустил за ним такую связку мата, что даже тетки из соседних домов вышли на веранды.

Так что теперь Гавран чувствовал себя униженным и взбешенным.

На автовокзале в Дрогобыче печальные бабули продавали, что только могли. Какие-то надувные шарики, ножики, полотенца. Сейчас они поочередно избавлялись от всего того, что им удалось накопить за жизнь, чтобы хоть как-то протянуть те несколько оставшихся годков. Никто ничего не покупал, потому что их жизни никому нафиг не были нужны. У каждого имелось достаточно собственных проблем, чтобы найти обоснование для собственной жизни.