Приди и победи
Шрифт:
Бестужев остался стоять.
— Ну как хотите, хоть в ногах и нет правды.
— А вы знаете, откуда пошло это выражение?
— Знаю, сын мой, знаю. В старые времена, когда и храма сего не было, бедных людей, чтобы взыскать с них долги и казенные недоимки, налоги по-нынешнему, ставили босиком в снег. Или били прутьями по пяткам и икрам. Таким образом от них добивались “правды”. Мол, на ногах она не раскроется. Только через мучения, через боль.
Бестужев удивился начитанности батюшки, но виду не подал.
— Ну так то ж годы темные, не как сейчас. Хотя и ныне зла в мире
— Что же вы видели, Трофим? — Бестужев все же сел на землю, чтобы не возвышаться над стариком.
Трофим снова задрожал, но, посмотрев в глаза отцу Илье, обрел покой и ответил капитану:
— Бес проклятый ночью приходил.
— А как он выглядел, бес этот?
— Как бес и выглядел: здоровый, весь в черном, силы немерянной?
— Как вы это поняли?
— Да я сидел в каморке своей, чай гонял. Бессонница к старости замучила — хорошо если часок-другой перед рассветом покемарю. А после полуночи обычно не сплю. Здесь, в храме, хорошо, покойно. Я иной раз книги читаю, сканворды страсть как полюбил отгадывать.
Трофим все больше успокаивался, его рассказ становился связным, и Бестужев незаметно включил на смартфоне диктофон.
— Я уже здесь шестой год дежурю, с тех пор как моя супружница, Татьяна Семеновна скончалась. Я тогда убивался очень, не знал, зачем дальше жить. Детей мы не нажили, хоть и жизнь долгую прожили. Но не оставил Господь, привел на порог храма, а тут отец Илья меня приютил. О Боге рассказал, и я, атеист комсомольский, хоть на старости лет узнал истину, принял ее. И снова жизнь моя наполнилась смыслом.
Но я всегда знал, что раз на свете сила светлая существует, значит и зло недалеко бродит. И ночью оно ко мне заявилось. Я встал чайник перекипятить, а розетка аккурат под окном у меня. Вдруг гляжу: тормозит машина — красная такая, красивая.
— Номер не запомнили? — быстро спросил Бестужев.
— А чего его запоминать? Машина, вон, так и стоит перед церковью, — капитан вспомнил, что видел красный пикап, неаккуратно припаркованный перед храмом.
— Понял, дальше что было?
— Выходит из той машины бес. Берет из багажника крест здоровущий, а на том кресту человек висит. Тут у меня ноги задрожали, честно признаюсь. Бес схватил крест, словно грабли, на плечо закинул, по холмику взбежал, и — ей-богу, клянусь, — с размаху всадил его в землю. Верх ногами.
— Вот просто так взбежал с крестом и человеком на нем и с одного раза вкопал его в землю? — не поверил капитан.
— Вот вам крест, — Трофим трижды перекрестился.
— Ну а дальше что было?
— Потом это дьявольское отродье танец какой-то изобразило, трижды вокруг креста обежало и молитву сатанинскую какую-то выкрикивало.
— Слов не разобрали?
— Разобрал, да не понял. Не по-русски кричал бес-то. Дурной язык, грубый.
— Английский? Немецкий?
— Нет, я этого добра на войне наслушался, так что отличить смогу. Это, мне кажется, латынь была, фашисты любили на танках надписи краской писать на таком. Также по-дьявольски звучала.
— И что бес после своих танцев сделал?
— А это самое страшное. Хотел я его пугануть, дескать, ружье у меня есть, стрелять буду. Но язык мой присох к небу, смог лишь прохрипеть что-то неразумное. А бес будто бы и услышал. Повернулся ко мне и — не поверите — подмигнул. Тут меня силы-то и покинули. Потерял я сознание и провалялся на полу до рассвета. А утром очнулся, беса и след простыл. А крест на месте остался. Ну я сам выходить на улицу не рискнул, сначала полицию вызвал.
— Это вы правильно решили. Спасибо, что согласились поговорить, понимаю, что пережили. К вам еще художник подойдет, попробуете вместе нарисовать портрет убийцы. Можно с вами поговорить наедине? — переключился Бестужев на отца Илью.
— Конечно, — батюшка поднялся, погладил Трофима по голове. — Не бойся, сын мой, я скоро освобожусь, и мы пойдем с тобой помолимся.
Они отошли метров на пятнадцать.
— Скажите, как мне относиться к показаниям вашего сторожа? У него с головой все нормально?
— Настолько нормально, насколько может быть у восьмидесятилетнего человека, — ответил священник. — Понятно, что Трофим пребывает в глубоком шоке, так и я на его месте долго бы приходил в себя. Ну а в целом, его словам доверять можно. Он человек честный, старой закалки.
— Спасибо. Ну а сами что думаете по поводу убийства?
— Ну а что думаю? Зло большое пришло на нашу землю. Это ведь не первый распятый на кресте, так, капитан?
Бестужев мысленно выругался про себя: кто-то в конторе постоянно сливал информацию журналистам. Но вслух сказал:
— Да, это так. Но без подробностей.
— Я понимаю. Конечно, никакого беса тут не было. Но я верю Трофиму, что убийца был один. Если бы с ним приехал кто, наш сторож бы заметил это. Но какой человек в одиночку может совершить такое: сначала убить, прибить к кресту, а потом хладнокровно привезти тело в багажнике сюда… Уму непостижимо.
Неожиданно их беседу прервала громкая ругань. Ее автором был, конечно же, полковник Булдаков.
— Да что же это за напасти на мою голову? Да кого ж я так обидел? Кто мою карму проклял?
Бестужев наскоро поблагодарил отца Илью за беседу и поспешил успокаивать бурю. Полковник, увидев его, стал кричать еще громче.
— Ну скажи мне, Саша, что это за жесть такая. Тут Малдер вообще отдыхает. Тут, я бы сказал, сама Скалли просто в ах…, - он не догромыхал, так как краем глаза зацепил приближающихся журналистов. Когда воздуха в легких стало не хватать, он со свистом прошипел: — В шоке. Скалли просто в шоке.
Бестужев покачал головой, понимая, какой ценой Егорычу далась цивилизованная речь. В данный момент он сам готов был выматериться по полной. Журналисты были сейчас, конечно, ни к чему, но капитан понимал, что долго от них скрывать убийства не получится. Тем более из слов отца Ильи он понял, что город уже вовсю судачит об этом деле.
Журналисты сумели пройти недалеко. Спасибо капитану Смирнову, вовремя оценившему угрозу, и выставившему небольшое оцепление. Они сумели сдержать наплыв акул пера. Но те так просто не сдались и теперь пытались докричаться до Булдакова.