Приди, сладкая смерть
Шрифт:
Потом она наконец обдернула сестринский халат, села на вертящийся стул и вдруг этак официально взглянула:
— Чем могу служить?
— У меня сегодня наряд на упражнения с вами.
— Очень остроумно.
— Знаете, да, у меня постоянно такие ужасные головные боли. Мигрень. А врач сказал, что все это от мышечного спазма в области затылка. Тут только упражнения и могут помочь. К сожалению, больничная касса больше не оплачивает упражнений. Но мне посоветовали: сходите в канцелярию банка крови, там бывают упражнения
— Очень, очень остроумно.
Ты скажешь, это было несколько навязчиво, когда Бреннер стал так разговаривать. Ну, вроде того, как раньше мужчины себя вели. Но я тебе на это вот что скажу. Ведь недаром же говорится: разговоры сближают людей. И еще через парочку «очень остроумно» уже выясняется, что секретарша и в самом деле делала упражнения от головной боли. А после того как оба спортивных пиджака выжали ее как губку, в третий раз за две недели, ей срочно потребовалось заняться своими упражнениями.
И наоборот, она поняла, что Бреннер был по головной боли экспертом номер один.
— А ты знаешь, чем хороша головная боль?
Ее карие глаза взглянули на него с таким удивлением, как будто к ней впервые в жизни обратились на «ты». Но сказать она ничего не сказала.
— По крайней мере знаешь, что у тебя еще есть голова.
— Очень остроумно.
— Потому как если ты пустишь кому-то пулю в голову, то у того уже даже и головной боли не остается.
— Но я никому в голову пули не пускаю.
— Но ведь как-то должна была попасть пуля в голову твоего шефа.
— Думай, что говоришь. Хотя он и был плохим шефом, бездельником, всю работу на меня сваливал. Но за это я бы его, конечно же, стрелять не стала.
— Значит, ты его застрелила не за то, что он был плохим шефом, а за то, что был плохим любовником?
Тут мне придется слегка покритиковать Бреннера. До этого у Рози, можно сказать, шутка была, когда он ей сказал, что она застрелила Штенцля. Но тут уж шутки кончились. И глаза Николь можно только отчасти принять как извинение. Я себе такой метод наскока могу объяснить только тем, что Молодой запалил у него костер под задницей. А когда у тебя под задницей горит костер, тут уж ты гораздо более склонен действовать нахраписто.
Когда он увидел, что Николь распахнула свои глаза как можно шире, включив третью передачу, чтобы удержать влажную пелену слез, он это тоже заметил, про свой наскок. Теперь, значит, такой прием: нужно сказать что-нибудь приятное.
— И как? Помогают эти упражнения от головной боли? — с улыбкой обратился он к Николь.
Сначала что-нибудь приятное, потом что-нибудь интересное:
— С тех пор как я на «скорой» работаю, у меня больше голова не болит.
Николь взглянула на него недоверчиво:
— У нормальных людей там обычно голова как раз начинает болеть.
Тогда Бреннер показал ей пачечку лекарства, которое ему продал Черни. Потому как он по своей натуре дельца неутомимо приторговывал наркотическими веществами. Мне бы не хотелось сболтнуть сейчас лишнего, ничего такого трагического, но благодаря своим контактам с врачами Черни собрал небольшой набор пробных упаковок лекарств и продавал их среди своих знакомых. Так, немножко, для заработка, не то чтобы всерьез, это точно.
— Каждый день по одной перед завтраком, и с тех пор ни разу приступа не было.
Только теперь слезы окончательно исчезли из марсианских глаз. Бреннер это точно рассмотрел, когда она вытаращила глаза, глядя на его пачку с лекарством.
Потом она вышла из комнаты и через пару минут опять вошла с огромной красной папкой, из которой стала зачитывать ему про побочные действия.
— Ты уже сколько их принимаешь?
— Месяца три-четыре.
— Ты еще радоваться должен, если тебя на свалку примут как особо опасные отходы, — ахнула она, — на твоем месте я бы сразу легла в отделение интенсивной терапии. Сейчас же дай сюда эту отраву! — При этом она так распахнула ему свои глазища, как будто это были отверстия контейнера для сбора старых лекарств.
Бреннер без возражений протянул ей таблетки, потому что дома у него была припасена еще одна сотенная пачка. Не сто таблеток, сто упаковок.
— Не понимаю, отчего это все водители на «скорой» такие токсикоманы, — покачала головой Николь, — эта отрава у тебя точно от Черни.
— А ты это точно от Штенцля знаешь, — повторил Бреннер ее интонацию.
— Не городи ерунду! Про то, что Черни таблетки достает, все знают. Жадный пес. Вот к кому бы я повнимательнее присмотрелась на месте полиции. Потому что этот совсем без совести. И кроме того, он единственный, кому выгодна смерть Штенцля.
— Потому что он получит должность Штенцля и превратится из мелкого торговца в крупного?
— Ерунда! Про Лео можно сказать много плохого, но к торговле таблетками он отношения не имел.
— Но к Черни все-таки имел, да?
— Черни кому угодно любую сделку в состоянии навязать. А потом она только ему одному выгодной оказывается. У него с каждым вторым работником больницы заключен договор на страхование жизни того, кто дольше проживет. Но умирает-то, ясно, не Черни, умирают, ясно, другие.
— У него и со Штенцлем был такой договор?
— Я же тебе говорю.
— Но как же он себе это может позволить? Страховки ведь стоят сколько.
— Что значит «позволить»? Он ведь добывает договоры для страховой компании. Одни комиссионные покрывают уже половину его собственного взноса. У него якобы больше сотни договоров заключено. Каждый по меньшей мере на миллион.
— А по статистике из ста человек за год один умирает.
— Я в статистике ничего не смыслю.
— А иначе бы все люди больше ста лет жили.