Придуманный мир
Шрифт:
Вот туда и любил ходить Вовка.
Сидел на аккуратно спиленном пеньке и наклонял к себе ветки с ярко-красными бусинками малины, и собирал их губами. Ему казалось, что он чем-то похож в этот момент на маленького медвежонка.
Вовка очень любил быть один, ему и одному никогда не было скучно.
А ещё дальше, за огородом, был смешанный лес с огромными осинами, берёзами и молодыми, набиравшими силу и рост, елями, они спешили придти на смену уже спиленным старым елям.
В лес ходить Вовке не разрешала мама. Он и не ходил далеко, чтобы её не расстраивать. Ходил
В лесу он любил собирать грибы, этому его научила мама. Особенно много там было подосиновиков. Иные были похожи на детский стульчик – с огромной красной шляпой и с толстой ногой.
Грибы никогда не росли поодиночке. Если нашёл один, то обязательно рядом ищи другие.
Когда Вовка приносил домой кучу грибов, мать радовалась и огорчалась одновременно.
А Вовка, заикаясь, пытался ей не соврать, а сказать правду – что нашёл их не в огороде, а в лесу, но совсем рядом с огородом – там их много, пойдём вместе. Но сказать он ничего не мог, только заикался.
Мать плакала. А Вовка не понимал, почему она плачет, и пытался успокоить её, обнимая обеими руками и прижимаясь к ней.
Однажды, вдоволь наевшись малины, Вовка сидел на громадном еловом пне в конце своего огорода и задумчиво смотрел на лес, на проснувшиеся от ветра листья осин и берёз, слушал ритмичный шум леса.
Вдруг он увидел на окраине леса старика в длинной белой рубахе, с окладистой седой бородой. Вовке казалось, что он и раньше видел его – у бабушки Нади, в деревне Подол – на иконе. "Точно, он, – решил Вовка, – и с посохом. Это, наверное, Бог ко мне идёт или его какой-нибудь помощник".
Как позднее узнал Вовка, это был старик Григорий из деревни Карныш, что в трёх километрах от Молодёжного.
Старик подошёл к изгороди, спокойно перебрался через неё и ровным шагом направился к дому Вовки. Почти поравнявшись с домом, он увидел застывшего на пне Вовку и подошёл к нему.
У Вовки душа ушла в самые пятки. Он стоял на пне, словно памятник, в каком-то непонятном оцепенении.
Старик подошёл к нему и сказал: "Ну, здравствуй, Вовка. Я – Григорий. Проводи-ка меня к своей маме, Нине Ивановне".
Страх куда-то исчез, а после этих слов и замешательство исчезло, а появилось какое-то озорство. "Сейчас я домой к маме такого приведу, как Бога, и послушаю, чего он ей скажет. Наверное, про отца будут говорить", – подумал он. Но сказать что-либо даже не попытался, а ловко спрыгнул с пня, махнул старцу рукой – мол, следуй за мной, и направился к дому.
Нина Ивановна, знавшая старца Григория, поздоровалась с ним и засуетилась, проводила его в дом, пригласила к столу. Начала рассказывать про Вовкину беду и совсем расплакалась. Вовка ничего не понимал, слушал их разговор и очень жалел свою маму.
Старший брат и младшая сестра тоже были в доме, но в соседней комнате, отгороженной за-боровкой (тонкими досками из сосны или ели, от пола до потолка).
Нина Ивановна поставила самовар. Пили чай с мёдом от бабушки Нади.
Григорий всё время молчал и слушал. Вовка тоже молчал, пил горячий, крепко заваренный чай из блюдечка и старался понять этого старика, но не мог.
Нина Ивановна, волнуясь, рассказывала о том, что случилось с Вовкой.
Попив чаю, Григорий спросил Вовку: "Ты хочешь говорить?" Вовка не ожидал такого вопроса, кивнул ему головой. "Тогда пойдём со мной". Он взял Вовку за руку и подвёл к лавке (лавка – это большая скамейка, она заменяла кровать. Отличие лавки от скамейки в том, что скамейка ставится на четыре ножки, а лавка, ещё чуть более широкая, крепится вдоль стен дома и заменяет собой и стулья и, при необходимости, кровать. Для этого требовалось бросить на неё матрас, набитый сеном или соломой).
Старец Григорий перекрестился три раза. Перекрестил Вовку и обнял его. Потом сказал Вовке, чтобы тот лёг отдыхать.
Вовка на лавке лежал на спине. Григорий, закрыв глаза, сидел рядом с ним на табуретке и читал одну молитву за другой.
Вовка лежал тоже с закрытыми глазами и, кроме "отче наш, иже еси на небеси", ничего не понял и запомнить не мог. Вовке в этот миг казалось, что старец наконец-то хочет вернуть Вовке отца, который уж слишком долго задерживается на своей делянке.
Вскоре, озарённый ровным светом, успокоившийся Вовка заснул. Во сне увидел, как старец привёл его к отцу, Анатолию Ивановичу.
Вовка обнял его за шею обеими руками, прижался к его колючей небритой щеке и крикнул: "Папа, ведь ты живой! А эти все говорят, что ты умер, а я знал, что ты, пока не вырубишь весь лес на этой делянке, домой не придёшь… Ведь ты пришёл!" И сны Вовки менялись, как в калейдоскопе.
А старец Григорий сидел на стуле и в полузабытьи читал одну молитву за другой.
Нина Ивановна, смотря на всё это полуотрешённым взглядом, думала о чём-то светлом, своём…
Потом Григорий попросил у Нины Ивановны кусок кудели (кудель – это моток льняного волокна для пряжи). Нина Ивановна принесла.
Он растянул кудель в толстую нить и стал мерить Вовку и креститься, приговаривая молитвы или свои какие-то заговоры. Потом попросил принести заслонку от русской печи и ковш сырой воды. Вовка всё это слышал, но словно сквозь сон.
Григорий скомкал всю нить кудели, которой мерил и крестил Вовку, в клубок и положил его на заслонку печки, не переставая что-то бормотать. Затем поджёг клубок кудели спичкой. Образовался яркий факел, почти до потолка. Григорий, не дав ему догореть, схватил руками и бросил в ковш с водой. Кудель в ковше медленно догорала. Слышался треск. Пламя угасало, а вскоре и вовсе исчезло.
В комнате воцарился полумрак. Уже был вечер. Григорий, без конца читавший молитвы, потрогал Вовку за плечо, приподнял его лёгкое тело за плечи и попросил: "Испей водицы. Сделай три глотка и спи дальше".
Вовка машинально подчинился его просьбе. Выпил воды из протянутого Григорием медного ковша с кривой ручкой. Вода отдавала каким-то странным запахом и вкусом, который сравнить было не с чем.
Потом Григорий испил воды, затем набрал воды в рот и стал на Вовку брызгать, как из пульверизатора. Вовка сначала вздрогнул от неожиданности, потом чуть не рассмеялся.