Приемная мать

Раннамаа Сильвия

О, как мне хотелось, чтобы это сорное зерно никогда не попало в колеса мельницы раздора. Чтобы воспитательница вообще никогда ничем не выдала того, что она случайно узнала. Не знаю, смогла бы я удержаться! от этого, будь я на ее месте. Боюсь, что нет. Пожалуй, ни одна из наших девочек не сумела бы. Хоть бы наша воспитательница сумела!

Тайник

ВТОРНИК...

Все это время я беспрестанно твержу про себя бабуш­кину мудрость: «Если тебе что-то доверено, то

храни это в себе, и будь уверена — от этого ты не лопнешь!»

А я все время боюсь лопнуть. У нас тут подряд слу­чаются такие вещи, что мне очень трудно не выдать тайну. Например, сегодня вечером Веста все еще очень раздражена, потому что обложка ее паспорта в несколь­ких местах оказалась сильно поцарапанной. Я знаю, как это случилось, но вынуждена молчать. А Анне возьми, да и начни поддразнивать Весту (при этом она искала в стенном шкафу свои шерстяные носки):

— Из этого ты можешь сделать только один вывод: твой паспорт долго лежал в кармане у Ааду. И его пламенное сердце стучало по твоему паспорту — от­сюда и царапины.

Меня бросило в жар. Кто знает, что еще может на­болтать Анне, стоя у открытой дверцы шкафа. Я вско­чила. Оттолкнула Анне и начала судорожно рыться в шкафу. Я старалась производить как можно больше шума, бросая вещи об стенку. Анне удивленно устави­лась на меня:

— Ты что, заболела?

Пусть думает, что хочет. Главное, мне удалось отта­щить ее от шкафа. Как же я, давая Свену слово, не сообразила, в какое глупое положение могу попасть. А я-то была ужасно тронута и польщена, что самый интересный мальчик в нашей школе доверился именно мне. И к тому же еще его музыка!

Таким образом, я попала в ужасно глупое и, по правде сказать, мерзкое положение.

Мне постоянно приходилось слушать, как наши де­вочки, сами того не подозревая, то и дело компромети­руют себя! А я, из-за своего необдуманного обещания, не смею даже предупредить их!

Нет. Свен не мог хотеть этого. Ведь если бы было наоборот, разве он не предупредил бы своих ребят? Но ведь я бы и не потребовала, чтобы он молчал.

Надо просто взять свое слово обратно. Непременно. Но я уже знаю себя. Стоит Свену посмотреть на меня тем, особенным взглядом, как я начну заикаться, и все получится совсем не так, как я задумала.

Может быть, я смущаюсь при нем потому, что он говорит и держит себя так, словно предпочитает меня другим, или уж не знаю. Во всяком случае, когда он спросил:

— Кадри, скажи честно, почему ты никогда не ходишь на танцы? — и не получив от меня ответа, добавил:

 — В следующий раз придешь? Приходи обязательно, я жду, — у него было такое выражение лица, словно бы и в самом деле он только того и ждет, чтобы я появилась на танцах.

А я? Ни на что у меня не хватает смелости — ни правду сказать, когда надо, ни солгать. Я умею только краснеть и заикаться и производить впечатление круг­лой дурочки. Что мог Свен подумать, когда я вдруг бросила его на полуслове и убежала?

Теперь, когда я знаю, что наши разговоры слышали и могут еще услышать за стенкой, я не только замечаю, что именно и как у нас говорится и можно ли все это слушать тем, кто, может быть, слышит это сейчас, но, стараюсь припомнить наши прежние разговоры, и в пер­вую очередь, конечно, то, что я сама когда-нибудь говорила.

Сколько глупых и даже совсем недопустимых или уж во всяком случае не предназначенных для чужих ушей, лишних разговоров, может человек вспомнить задним числом. Это даже трудно себе представить. Я всегда считала, что разговариваю довольно вежливо. А теперь, глядя на все это со стороны, я понимаю, что очень многого можно было и не говорить. Получается, словно мы живем сразу несколькими жизнями или мы артисты, которые играют одновременно несколько ролей.

 Ученик перед учителем, воспитанник перед воспи­тателем; одно — это девочки между собой, другое — девочки среди мальчиков и так далее.

Не знаю, возможно ли вообще жить так совсем-сов­сем просто. Чтобы никогда не надо было притворяться? Наверное, для этого нужна прежде всего смелость. То, чего мне больше всего не хватает. Я слишком многого в себе стыжусь. Например, не решаюсь сказать, что я такая невежда в музыке.

Но это, пожалуй, не самое страшное. Ведь я не решаюсь даже возразить девочкам, когда думаю иначе, чем они.

А если и возражаю, то как-то наполовину.

Сколько раз, когда в душе мне хотелось вмешаться в чужие споры, я не делала этого. У меня, конечно, не хватит решимости высказать даже свои идеи про на­ших малышей.

В чем же дело? Разве я не уверена, что права? Или я просто малодушна и труслива, потому что совсем не так легко противопоставлять свое мнение мнению дру­гих.

Но и молчать нелегко.

СРЕДА...

Занятие в группе. Тема — хорошее поведение. Сна­чала лекция воспитательницы. Потом — главный пункт: Сассь! Айна, разумеется, пожаловалась. Кажется, ди­ректору. На то, что она не будет поднимать эту исто­рию, конечно, нечего было надеяться, хотя последнее воскресенье у нас прошло дружно и мирно. Жалоба ребенка известных и важных родителей — это не пу­стяк! Так считает прежде всего сама Айна. Иначе она не стояла бы рядом с воспитательницей с высокомер­ным видом победителя! Она рассказала всем нам хо­рошо знакомую историю о том, как Сассь ругалась, как вылила на нее «помои», как Сассь постоянно всем про­тиворечит, как таскает в спальню хлеб, и декларативно заключила: она не хочет учиться с такой девочкой в одной школе, быть с ней в одной группе. Ее мама и папа, конечно, тоже этого не хотят.

Лицо Сассь было презрительным и равнодушным.

— Тогда пусть твои папа и мама возьмут тебя из нашей школы, если тебе не нравится. Все равно тебе от школы мало толку. Уже в третьем классе, а читаешь плохо, и ночная дежурная должна тебя будить, чтобы ты сходила пописать...

— Сассь! — предупредила воспитательница. Сассь слегка повернулась и продолжала бубнить:

— И вообще, какие же это помои? Я, что ли, помоями умываюсь? И почему эта капля чистой воды вывела ее из себя?

— Значит, ты считаешь, что воду, которой ты умывалась, можно выливать на других? — многозначи­тельно спросила воспитательница.

— Нет, почему же на других, — искренне удивилась Сассь. — Я ведь только на Айну. Чего она по всякому пустяку бегает жаловаться и постоянно доносит.

— Подойди сюда, — воспитательница притянула к себе упирающуюся Сассь. — Посмотри мне в глаза. Вот так. Я с тобой согласна, что жаловаться и доносить — некрасиво. А разве ругаться — красиво? Ты не отве­чаешь? Значит, тебе самой это не нравится. Не понра­вилось Айне, не нравится и мне. Но как ты думаешь, что получилось, если бы каждый, кому что-то не нра­вится, стал выражать свое недовольство таким обра­зом? Потоп, не так ли? И разве ты не боишься, что в таком случае больше всего воды будет вылито на тебя?