Приемные дети войны

Гаммер Ефим Аронович

— Вася! Мессер.

Круто разворачиваемся.

Съемка произведена, пора уходить. Но фашист как на привязи. Берусь за пулемет. Противник оказался метче. Угодил в мою кабину. Ощущаю щемящую боль в пояснице. Ранен или слегка зацепило? Главное — жив. На развороте "месс" угодил-таки под пулеметную очередь.

— Есть! Накрылся фриц!

"Мессершмитт" вспыхивает.

— Где мы? — спрашивает Лобозов, когда прошел первый восторг победы.

Во время маневра и боя мне было не до прокладки курса. Быстро определяюсь и даю командиру курс.

Идем в плотных облаках. "Пешка"

обрастает льдом. Приборная доска покрылась толстым слоем инея. Заиндевели стекла. Можно свалиться. Обидно. А время разворота на новый, облегчающий положение курс еще не настало. Полет в горной местности должен быть строг и точен. Необходимо терпеливо выдерживать расчетное время на всех участках маршрута. Но вот наконец ледяная корка тает. Видимость улучшается. Приборы в порядке. Боль в спине немного утихла, одежда, чувствую, прилипает к телу. Значит, кровь подсыхает. Ничего страшного. Определяю: поблизости Адлер. Передаю Лобозову:

— Пора.

После осмотра кабины убедились, что бронеспинка летчика исполосована осколками — один саданул в меня. Но, к счастью, лишь вспорол кожу".

— Добротно написано, — отложив блокнот, отозвался Сергей. — Как говорят критики, несколько схематично: характеров и внутренних переживаний нет. Но не тушуйся. Освоишь и эту науку. Кстати, когда начнешь обо мне, не забудь о характере. Так и напиши: весельчак был моряк, охотник до разных баек.

— Отчего "был"? — всполошился Грималовский.

— Сказано — "был", значит — "был", — сурово сжал губы Сергей.

Глава XIII

Койка матроса долго не пустовала. Уже на второй день после его ухода на ней поселили воентехника Климова. Грималовский его не сразу узнал. Весь забинтованный, Климов был в тяжелом состоянии. Гипсовый панцирь сковывал обе руки и ноги.

Техник дышал хрипло, с леденящим сердце посвистом. Его голова беспомощно свешивалась с подушки, а посеревшие губы бормотали что-то нечленораздельное.

— Бредит, — сочувственно говорила сестра-сиделка и оглядывалась на остальных обитателей палаты, словно ища поддержки.

— Ложись на курс… Самолеты… "Юнкерсы"… — доносилось до Грималовского с соседней кровати. И он тоже всю ночь не мог уснуть, пытался отвлечься, но не удавалось. Вспоминался случай, когда он мог оказаться в точно такой ситуации, как Климов…

Из Батуми в Геленджик следовал наш танкер, груженный авиабензином. Шел он в охранении трех сторожевых катеров. Для прикрытия каравана были выделены самолеты Пе-3 и истребители.

В открытом море, находясь где-то между Гудаутой и Адлером, Грималовский заметил приближающуюся тройку "юнкерсов-88".

— В атаку! — приказал ведущий.

Огненные хвосты вырывались из-под плоскостей — реактивные снаряды обрушились на вражеские бомбовозы. Под неумолчный рокот пулеметов и эрэсов гитлеровцы второпях сбросили бомбы вдали от цели и, облегчив машины, форсировали скорость.

— Улепетывают!

— Поддай жару!

— Жаль, эрэсы кончились. Да и домой пора, вон смена идет.

Приветственно

помахав крыльями, подошли наши истребители.

Лобозов развернул пикировщик к затерявшемуся вдали берегу. Снизившись до четырехсот метров, бомбардировщик на предельных оборотах пронесся над судами. До аэродрома оставалось не более десяти минут лету. Но в пылу боя летчики не заметили, как кончилось горючее. Внезапно сдали оба мотора.

— Чертовщина! — выругался Лобозов. — Моторы заглохли!

У Грималовского гулко забилось сердце: высоты нет — не спланируешь. Необходимо садиться на прибрежном пляже.

— Вася, попробуй сесть на песок.

Но тут Грималовский разглядел нескольких мальчишек на песке.

— Дети! — предупреждающе крикнул он.

Пилот выводил самолет в набор высоты. Но как это сделать, если в баках ни капли бензина?

— Справа огород!

— Вижу.

Но дотянуть не удалось. Самолет был уже неуправляем. Крылом, словно гигантским топором, снес дерево.

Мощный удар обрушился на машину. Болт регулировки бронеспинки пробил Грималовскому щеку. Захлебываясь кровью и выплевывая зубы, он попытался извлечь Лобозова из-под обломков…

Глава XIV

Прошло три недели. Стрелка душевного барометра прочно утвердилась на оптимистическом "ясно".

Грималовский все еще внимал несбыточным обещаниям:

— Скоро будешь писать правой рукой.

А пока он писал левой. Рядом с блокнотом перед ним лежал фронтовой треугольник — письмо Сергея. И каждая строчка этого послания врезалась в память.

"Дима, друг! Служу в морской пехоте, — сообщал он. — У меня радость. Не зря сюда прибыл. Это я уже доказал и себе, и братишкам-морякам, и, надеюсь, всем госпитальным эскулапам. Поначалу было обидно — очутился на фронте, а тут затишье. Но вскорости все изменилось. Перед наступлением понадобился нам "язык". Двинулся я в поиск. И выловил из фрицевской траншеи унтер-офицера. Дал ему по башке, чтоб не орал благим матом, и поволок к своим. Братишки прикрыли меня огнем. Так что мы с фрицем остались целы-невредимы, чего и тебе желаю. Унтер оказался разговорчивым, язык у него, как вымпел на ветру болтался, когда он выкладывал в штабе обо всем, что ему знать по рангу положено. Позже вызвали меня к командиру бригады, и он самолично прикрепил мне на грудь орден Красной Звезды. Кстати, учти — это тебе добротный штришок к моему портрету. Надеюсь, ты не оставил своего занятия. Пиши, Дима. Пусть о нас через много годочков узнают, пусть помнят нас".

И Грималовский писал непослушной левой, строки по-прежнему разбегались вкривь и вкось. Он рассказывал другу о госпитальной жизни, о воентехнике Климове, передавал привет от профессора Чековани и медсестер…

— Грималовский, к вам гость, — сказала вошедшая санитарка. — Летчик. — И, снизив голос до полушепота, таинственно добавила: — Герой Советского Союза.

— Мордин! — воскликнул он, увидев входящего в палату плечистого капитана.

— Так точно, товарищ штурман!

— Выкладывай новости. Что слышно? Как ребята? — набросился на него с расспросами Грималовский.