Приемный покой
Шрифт:
– …
– Девятое. „Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего“. А иначе: не бери в руки бразды судьбы, бразды правления Творца. В человеческой воле усмирять гордыню, но не в её власти вершить судьбы. Я уже не говорю о том, что любые построения в царстве лжи смертельно опасны для духа человека и в первую очередь для самого лжесвидетельствующего. Гибнет дух, знающий истину, и человек, свидетельствующий против неё, вознося гордыню или молясь золотому тельцу, остаётся незащищённым перед злом и гибнет сам.
– А на моём веку найдётся масса примеров обратного расположения – оклеветанные, честные люди гибли, а их палачи здравствуют и процветают поныне.
– Ты не понял. Гибель оклеветанного – смерть мученика, дух и сознание его укрепляются в мире, живы и творят. А жизнь палача-лжесвидетеля подобна тюрьме и смерти – выхода нет для духа и неизбежна гибель его. Посему лжесвидетель в первую голову –
– Десятое, „Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего… ничего, что у ближнего твоего“. Зависть – вечный спутник гордыни, мрачного и несуразного призрака, живущего в каждом сердце, как напоминание об обратном направлении жизни…Для таких и сказано: „Не желай ничего более, это твоя данность, твоё испытание, отступишь – потеряешь свой путь. По силам твоим и по высочайшему плану дана тебе задача. А не потому, что Господь скаред или азартен в игре людскими судьбами“. Бог есть всё знание и сила мира, и он справедлив уже лишь тем, что безупречен в этой полноте. И условие твоей задачи, читай „жизни“, не взято наобум, а выверено в мельчайших частицах материи и в траекториях движения галактик. Нет более приемлемых условий для тебя, чем те, которые ты имеешь. А весь бред о справедливости нашёптывает мрачный призрак – порождение хаоса. Есть старый анекдот-притча на эту тему: „Жил-был один человек, долго уже прожил он, испытывал разные мытарства и всё день изо дня молил Бога избавить его от непомерного креста и ниспослать более лёгкую ношу. И так он извёл Творца своим упрямством и глупостью, что явился Бог перед ним и сказал: „Хорошо. Пойдём за мной“. И привёл его на небесный склад, а там полным-полно разных крестов, во все стороны света и края не видать. „Выбирай“, – сказал Господь. День ли, год ли провёл человек в поисках ноши по себе, никто не знает. Но однажды в пыльном глухом углу склада попался ему маленький медный крестик. Он так приглянулся человеку, что, взяв его в руки, он уже не хотел расставаться с ним. Пришёл он к Господу и сказал: „Дай мне его“. Долго смеялся Господь, а когда успокоился, человек спросил его, почему так смеялся он. „Да ведь это твой крест, непутёвая твоя голова,“ – ответил ему Господь…“
На этом запись обрывалась… Потому что тогда в кабинет заведующего вошёл Потапов и позволил Евгению Ивановичу пройти к жене. Там, в палате интенсивной терапии, он и заснул счастливейшим из снов на соседней кровати, предварительно категорически-запрещённо покурив и даже дав Маше, едва отошедшей от народа, затянуться. Зильберман вовсе не был пьян. То есть совершенно. Спустя десять минут он вошёл в палату, погладил одурманенную Машу по лицу и, обратившись инъекцией омнопона [116] к спящему Женьке, сказал:
116
Омнопон – наркотический анальгетик.
– Я знаю, мальчик, есть такие женщины, что наркоз не наркоз, а тебя режут по живому. И такие мужчины. В общем есть, интерн, – хотя Иванов давно уже не был интерном, – такие люди, что умирают вместе и воскресают вместе. И у одного из них всегда найдётся стратегический запас мёртвой и живой воды для другого в должное время.
– Вот кретины, Пётр Александрович, да?! – отвлёк его довольный Потапов. – Сюда ещё Светка с Виталиком рвались с бутылкой. Одна Лось умница – вместо бухла принесла конкретные медикаменты, что будут списаны по обсервации. Я им говорю: „Не превращайте мне интенсивную в кабак. Завтра переведу на этаж, вот в блатной палате и гудите до полной и окончательной выписки“.
– Серёжа, ну ты понял, да? Мы об этом нигде не пишем, хотя я, как никто другой, отдаю себе отчёт в том, что это – должностное преступление, и никогда не говорим Иванову.
– Обижаете, Пётр Александрович. О чём вы? Разве что-то было? Все полтора часа гемодинамика была стабильной.
– Вот об этом я и говорю. Кто съел конфеты? Я никаких конфет „Белочка“ не видел! – печально улыбнулся Пётр Александрович.
– Ну, мы же с вами сейчас наедине.
– Прости, Серёжа, я в твоём умении хранить секреты не сомневаюсь. Как и во всей бригаде. Просто у этих детей всё поровну. Они являют собой редчайший пример мировой гармонии. Баланс, доведённый до абсолютизма совершенства. И то, что случается с одним из них, обязательно произойдёт с другим. Рано или поздно, так или иначе. И в созданное ими может рикошетом попасть. Ладно, все мудрствования от лукавого. Истинно лишь простое наблюдение и соответствующее моменту действие.
– Ваша правда, господин Зильберман! Я так выражать свои мысли, как вы или Женька, не умею. Хотите тупой анекдот расскажу?
– Валяй.
– Звонок. „Алё?! Это реанимация? Больной жив?!“ – „Ещё нет“.
– Тьфу ты! Никакого у тебя уважения к охраняемой контрольно-следовой полосе между жизнью и смертью, товарищ „пограничник“.
– Так не вы ли сами, Пётр Александрович, не раз говорили, что смерти нет, что жизнь и есть смерть, и наоборот.
– Мало ли, что я говорил. Слушай больше, ещё и не такого наговорю. Иногда банан, Потапов, это просто банан.
– Знаю. А дефибриллятор [117] – просто дефибриллятор.
У Маши Ивановой на этапе извлечения плода внезапно произошла остановка сердца.
Она настояла на комбинированном эндотрахеальном наркозе. Сказав, что тупо откажется от кесарева сечения и скончается от отёка мозга у них на глазах, если они собираются оперировать её под эпидуральной анестезией.
Искусственная вентиляция лёгких великая вещь. Как опция к дару предвидения.
Минус время на интубацию. [118] Плюс электрический разряд, вовремя пропущенный через электролит.
117
Дефибриллятор – аппарат, предназначенный для ликвидации тяжёлого нарушения сердечной деятельности. Проще говоря – синхронизирует разрозненные «мышечные подрагивания» в тех случаях, когда сердце не может самостоятельно «отладить» свою работу и «останавливается».
118
Интубация (от лат. in – в, внутрь и tuba – труба) – введение в гортань через рот специальной трубки с целью устранения нарушения дыхания.
Надежда на Бога помогает не плошать.
Новорождённая девочка на удивление быстро миновала все сложности адаптационного периода. Вадим Георгиевич тихонечко порвал первую неонатальную [119] историю, чтобы она, не дай бог, никогда не попала на глаза ни Маше, ни Женьке. С этих станется. Иногда диагнозы ничего не значат. В особенности – предварительные. Для людей, имеющих классическое медицинское образование, подкрепленное некоторым опытом, словосочетание: „Множественные кровоизлияния в головной мозг“, подтверждённое ультразвуковым сканированием, могут вызвать…
119
Неонатальная история – дневник наблюдения за новорождённым.
Вадим же был куда опытнее Маши и Жени, – мы все верим в лучшее, если речь идёт не о нас, – и знал, что чудеса случаются. Иногда пупс, рождённый розовым, с оценкой по Апгар [121] в десять максимально возможных баллов, громко орущий миру не то о своём приходе, не то от ужаса, оказывается куда менее жизнестойким, чем раскрашенное в синеву гематом, петехий [122] и экхимозов, [123] молчаливое неприглядное н'eчто, что, подрастая, становится красивым, здоровым и талантливым. Незачем его друзьям знать то, что знал он – или предполагал, что знал, – в момент рождения их ребёнка. Он достал новый бланк и переписал историю новорождённой наново. Девочка Иванова таращила на Вадима Георгиевича Нечипоренко свои умные голубые глазёнки, вовсе не мутные, как это частенько бывает у младенцев, – мало чьи души настолько быстро очухиваются от субвселенских „перемещений“, и, как ему показалось, даже подмигнула, мол, молодец, дядька.
120
Фрагмент стихотворения И. Соломатина.
121
Шкала оценки состояния новорождённого, включающая сумму оцененных в баллах рефлексов, цвета кожных покровов, дыхания и так далее. Весьма условна.
122
Петехии – мелкие кровоизлияния на коже, слизистых и серозных оболочках величиной от булавочной головки до горошины.
123
Экхимозы – места повышенной кровоточивости.