Приемный покой
Шрифт:
Светлана Анатольевна сидела за столом и что-то строчила своей леворукой вязью в очередную историю родов.
– Садись, Жень. Сейчас, пару слов допишу. Кофе сделай себе и мне, ладно?
Кофемолка стояла на старом месте. Новые зёрна покоились в старой выцветшей банке. И даже кофеварка, под чьё урчание Женька пролистал альбом Куинджи, всё ещё держалась подальше от розетки. Так было при Петре Александровиче, и Светка скорее перенесла бы розетку, чем сдвинула хоть что-то с места.
– Она его не забрала. – Светлана Анатольевна кивнула на альбом. – Не заметила. Может, рука не поднялась. Не знаю. – Светка закрыла историю.
Речь шла о жене Зильбермана. После того, что случилось,
Женька подошёл к окну. В солнечных струйках пыли ему навстречу выглянула фотография в тонкой багетной рамке, висевшая над кроватью.
– Да уж. Немедленно… – тихо сказал он.
Это фото сделал анестезиолог Потапов у ЗАГСа, после того как Машка и Женька расписались. Они не хотели шумной, изматывающей нервную систему и опустошающей карманы свадьбы и, пригласив друзей к Женьке домой к определённому часу, отправились узаконить свой союз перед Богом и людьми простым оттиском печатей в паспорта. Кеды с кроссовками надевать не стали. Нарядились прилично. На Мане было одеяние, именуемое Женькой «умри грусть», – ничего откровенного, кстати, как мог уже предположить искушённый читатель. Напротив, весьма целомудренное длинное трикотажное платье. В обтяжку. Но почему-то в нём Мария Сергеевна была куда сексуальнее, чем в любой из многочисленных коротких юбочек. Женька с трудом обнаружил в своём гардеробе одну-единственную пару не джинсовых и не кожаных штанов. И одну-единственную, но весьма приличную и модную рубашку. Откуда они там взялись, он не мог вспомнить, несмотря на все свои мнемонические способности.
– Это «происки» тёти Ани, можешь не сомневаться! – заверила Машка, доставая тряпки из шкафа.
Женя делал серьёзное лицо, а Машка всё время глупо улыбалась, пока сосредоточенная и немного похожая на грозную директрису средней школы тётя с бляхой на пузе произносила речь, желая молодожёнам всего того, чего врагу не пожелаешь. То есть – всего самого наилучшего.
– Я потею, – шептала Маша. – Сейчас на платье уже разводы появятся. Это ужасно! Ты толще меня, а не потеешь!
– Я не толще. Я – больше. Ничего, я буду любить тебя и потную. Мне нравится, как ты пахнешь. И вообще, мы женимся, а ты тут про разводы! Терпи!
Тётка, голося «расписные» мантры, кидала на них укоризненные взгляды. Зато после чёткого выполнения команд: «Обменяйтесь кольцами!» и «Можете поцеловать друг друга!» – их, наконец, отпустили на волю.
В свидетели, кроме Бога и светлого воинства Его, никого не звали. Женька – на всякий случай, засуетился было в последний момент – может, привлечь каких-нибудь посетителей ЗАГСа? Но церемониймейстер заверила, что можно и так. Сказав, что взрослые и психически нормальные, – тут она сделала паузу и поглядела на парочку с сомнением, – имеют право совершать таинство, хоть так, хоть эдак. Как их нормальной психике заблагорассудится. Бог – Свидетель!
– Не догма, и слава богу! – расслабился Женька и послал брачующей нимфе воздушный поцелуй.
Та в ответ даже улыбнулась. А Мария Сергеевна, не обращая внимания на коленца, что выкидывал «натурализованный» супруг, уже прикидывала в уме ближайший кабачок, где она успеет принять спиртного до обусловленного приглашёнными гостями времени «Ч». И тут как вспыхнет! Маша быстро надела тёмные очки, логично полагая, что блики предназначены толстой матрёшке на заднем плане, укутанной в фатин, за которую держался слабеющими руками парень, идеально подходящий для иллюстрации астенического телосложения в учебнике пропедевтики [128] внутренних болезней.
128
Пропедевтика (греч. propaideio – предваряю) – сокращённое изложение какой-либо науки, вводный курс.
Ан нет! Из-за кустов выскочил Потапов и потащил их к ближайшему фонтану, где уже ожидала вся компания. И Светка с Вадимом, и Люда с Анжелой, и Бойцов, и даже покорный судьбе «рыцарь печального образа» Некопаев. Были распиты пара бутылок шампанского, и фотосессия закономерно переместилась в ту самую «Полуяпонскую кофейню Случайного Города».
Когда они, наконец, дотащились до Женькиных пенатов, развесёлые, как дворовые хулиганы после удачной вылазки, то застали за празднично накрытым столом в гостиной чопорную бабушку с камеей, приколотой к огромному кружевному воротнику, суетливую краснеющую маму Леночку, уже слегка хмельных Семёновну и Рыбу, приодетых, как на майскую демонстрацию, и яростную тётку Анну, кидающую презрительные взгляды на смазливую Анечку, что без тени смущения растекалась по Зильберману, как сгущёнка по сырнику.
– Где вы бродите, свиньи?! – завопила она вместо положенных поздравлений, едва открыв дверь.
– В кабаке! – честно грохнула компания «свиней».
– Да ну вас! – засмеялась тётка Анна, моментально сменив гнев на милость. – Раз уж на родных вам наплевать, но гости же ждут! Две почтенные дамы и де-едушка с внучкой! – И, довольная тем, что, наконец, нашёлся повод высказать давно рвущуюся наружу колкость сомнительного остроумия, весь вечер доброжелательно беседовала именно с Петром Александровичем. Так и не признав в нём того самого врача. За что и была вознаграждена искренней взаимностью – пациенты редко узнают врачей двадцать с лишним лет спустя; а врачи пациентов – тем более.
Когда за столом стало жарко, как в кузне, и череда цикличных возлияний за здоровье молодых, стариков и детей вышла на третий круг, Женька взял слово:
– Помнишь, я обещал тебе написать, что, будь ты старым негром, это было бы сложно, но не невозможно? – Он протянул Мане свернутый в трубочку лист бумаги, перевязанный бечёвкой. – Вот. Я написал. А всем остальным расскажу. К тому же это почти тост. Отчасти и за то, что ты – не старый негр…
К концу этого «тоста» Машка уже рыдала. Не столько от хмеля и усталости, сколько от счастья. Прослезились почти все присутствовавшие дамы. Слегка нахмурились Бойцов и Некопаев. Радовался, прикрыв глаза, Пётр Александрович. Радовался, что иногда в мире всё просто по местам.
С тех самых пор Машка Иванова, имевшая, в отличие от мужа, ярко выраженную склонность к фетишизму, носилась с этим текстом, «одетым» в рамочку, как с писаной торбой, раз в год перевешивая с места на место. В конце концов, сказанные им слова действительно стоили видного места. Возможно, эти страницы и есть то самое видное место, достойное подобного:
«Если бы я родился китайцем в провинции Шаньдун, у нас оставался бы ещё шанс встретиться… Встретиться. Лишь… Ей не нравятся мужчины с фенотипом кузнечика.