Приемыш черной Туанетты
Шрифт:
— Свежие, сударь, свежие! Не возьмете ли и пирожных?
— Непременно. Благодарю вас, — ответил художник, не спуская глаз с детей.
— Если позволите, сударь, я покажу вам прелюбопытную штучку! — И Селина с осторожностью взяла фигурку Квазимодо; Деа побледнела от волнения, а в глазах Филиппа зажглись беспокойные огоньки. Это была минута высшего напряжения.
Художник просиял. Он отложил цветы, сверток с покупками и, взяв статуэтку в руки, почти с благоговением стал внимательно разглядывать ее со всех сторон.
— Кто
— Мой папа, — ответила Деа, набравшись храбрости.
— Твой папа? Да он гений! Работа сделана артистически. Как зовут твоего отца, и где он живет?
Деа потупила голову и ничего не отвечала. Художник вопросительно посмотрел на Селину.
— Ее бедный папа хворает, — ответила она, многозначительно указав на свой лоб. — Он не желает никого видеть. Она, — и Селина указала на девочку, — никогда не говорит посторонним, где они живут.
— О, я понимаю! — прошептал художник. — Хорошо, дитя мое, — ласково обратился он к Дее. — Не можешь ли ты сказать мне, кого изображает эта фигура?
— Это Квазимодо.
— Именно так! Бесподобно, бесподобно! Но какой странный сюжет! — И снова он вертел статуэтку в руках и рассматривал ее.
— Ты его продаешь? — спросил он наконец.
— О, да, сударь! — с живостью воскликнула Деа. — Если вы только купите его, бедный папа так обрадуется; он объявил мне, что я должна продать его сегодня во что бы то ни стало.
— Сколько же ты требуешь за него?
— Папа велел продать его за пять долларов. Разве пять долларов много? — смутилась бедная девочка. — Папа сказал, что это произведение искусства, но если вы находите, что это очень много…
— Это и есть произведение искусства, — прервал ее художник, засовывая руку в карман и доставая бумажник.
Глаза Деи сверкнули было, но затем наполнились слезами.
— Не можешь ли ты сказать мне, дитя, сколько времени лепил твой отец эту статуэтку? — спросил он, держа бумажник в руках.
— О, долго, сударь! Я не могу сказать в точности, как долго, потому что папа работает по ночам, когда я сплю.
— А, он работает по ночам! А ты много продала статуэток?
— Нет, сударь, я уж давно не продавала ни одной.
— Она не продала ни единой штучки с самой масленицы, — вмешался Филипп, весь превратившийся в любопытство. — Один иностранец купил статуэтку, но дал за нее всего три доллара.
— Ты брат ее? — спросил художник, улыбаясь Филиппу.
— О, нет, сударь, мы не родственники, — ответил мальчик. — Она только мой друг. Она маленькая, и я забочусь о ней и стараюсь ей помочь, чем могу…
Говоря это, мальчик поднял на художника глаза, и в их голубой глубине сиял такой мягкий свет, что сердце художника дрогнуло от какого-то смутного нежного воспоминания.
«Как он похож на него, — подумал он, — тот же взгляд, та же улыбка и почти тот же возраст! Я уверен, что и Лауре это бросится в глаза… Надо показать ей его!»
На мгновение он забыл, где находится; воспоминание детства слилось с недавним горем. Босоногий мальчик, срывавший в обмелевшем пруду водяные лилии; мальчик, стоявший возле него и следивший любящим взором за каждым движением его кисти, и мальчик, находившийся сейчас перед ним, — казались ему одним и тем же лицом. Сильное волнение стерло все из памяти художника, и он застыл в безмолвии, устремив глаза на Филиппа. Очнувшись, словно от сна, он заговорил, и в голосе его дрожали новые нежные нотки:
— Какой ты добрый мальчуган! Счастье, что у нее такой друг. Как тебя зовут, голубчик? Я хочу поближе познакомиться с тобой.
Мальчик покраснел от удовольствия и быстро ответил:
— Меня зовут Филиппом, сударь!
— Филипп, — повторил, как эхо, художник. — Не странно ли!.. А как твоя фамилия?
— О, меня все зовут «Филиппом Туанетты», я никогда не интересовался своей фамилией. Я спрошу сегодня мамочку, есть ли у меня фамилия.
— Туанетта — твоя мать?
— Нет, сударь, она моя няня. Она темнолицая, а я, как видите, белый.
— Ты всегда жил с Туанеттой?
— Всегда, сколько себя помню.
— Стало быть, у тебя нет родителей?
— Родителей? Нет. Не знаю… Я спрошу мамочку!
— Где вы живете?
— Я живу на улице Урсулин, за городом. Мамочка там развела сад и продает цветы. У нас чудный сад! Не придете ли вы посмотреть? Мамочка гордится своим садом и любит показывать его иностранцам!
— Спасибо, обязательно приду, — ответил художник. — Я очень люблю цветы, а еще люблю картины. А ты их тоже любишь?.. — я говорю о картинах… Я думаю, ты мало их видел!
— О, множество! Я их очень люблю. Я видел их в церкви, в витринах и… пробовал рисовать сам, — прибавил Филипп, понизив голос и слегка покраснев.
— Отлично, мой мальчик; я художник. Я рисую картины. Хочешь взглянуть на мои работы?
— Очень, сударь, — если только мамочка позволит… Я отпрошусь у нее и приду завтра же!
— Мне хотелось бы, чтоб ты пришел со своей подругой. Я хочу написать с нее картину. — И художник опять внимательно посмотрел на взволнованное личико девочки, нетерпеливо глядевшей на деньги, мелькавшие у него в руках.
— Пойдешь со мной, Деа? — спросил Филипп.
— Я не могу: я должна еще продать «Эсмеральду», — ответила девочка.
Художник с улыбкой посмотрел на детей.
— Итак, у тебя есть еще «Эсмеральда», а тебя зовут Деа? Где же Гомо, волк?
— Гомо спит; но он не волк, а только волкодав…
В это мгновение Гомо, услыхав свое имя, вышел из-под стола и стал обнюхивать незнакомца, который ласково погладил его по голове. И старый пес, одобрительно помахивая хвостом, вернулся на свое место возле Лилибеля.