Пригласи в дом призрака

Островская Екатерина

– Фамилия того мужчины случайно не Кандейкин?

– Откуда же я знаю? Волохов всегда рассказывал без подробностей. Он и тогда сразу замолчал. Сказал только, что его мама после смерти Андрея Андреевича и года не прожила: в один момент постарела и угасла. А он тогда свой первый бизнес разворачивал, и у него не было времени находиться рядом с ней постоянно. Вероятно, сейчас он от этого страдает. А может, и нет. Он очень закрытый человек. В отца своего, вероятно.

Хозяйка галереи замолчала, воткнула сигарету в пепельницу, а Бережная посмотрела на часы и поинтересовалась:

– Тебя там не потеряли?

Алла кивнула, поднялась и направилась к двери, но остановилась:

– Вера, ты, наверное, решила, что я круглая дура, раз начала сразу все выкладывать. Не переживай, у меня с Волоховым всё кончено. И даже не потому, что он так решил, я сама так захотела. У меня теперь другой. Он – англичанин, работает экспертом в

«Сотбис». Старше меня. Даже старше Волохова немного. Он мне сделал предложение, и я, скорее всего, приму его.

– Любишь его?

– Кому эта любовь нужна? Любовь не приносит счастья. А у женщины она и вовсе отнимает последние мозги, делает ее податливой и слабой. Пойдем.

Они вернулись на выставку, где по-прежнему играла музыка и джазмен выдувал что-то из Чарли Паркера.

– Не люблю джаз, – шепнула Алла.

– Это не совсем джаз, это – бибол, – также шепотом ответила Вера.

Владелица галереи посмотрела на нее, потом коснулась плеча Бережной, словно хотела погладить, но тут же отдернула руку.

– Как же я тебя сейчас ненавижу, Верочка, – приветливо улыбнулась она, – а потому мне кажется… Нет, я даже убеждена, что мы очень скоро станем лучшими подругами. Шучу, конечно, по поводу ненависти. Но как будущая лучшая подруга от души желаю тебе успехов с Павлом Андреевичем.

Алла направилась к своим гостям. Бережная смотрела ей вслед, отмечая, что владелица галереи двигается плавно, приветствуя знакомых одинаковым, видимо, отработанным перед зеркалом кивком. Звучала музыка, посетители с бокалами прохаживались вдоль стен с вывешенными на них полотнами, но Волохова нигде не было. Только какая-то очень бедно одетая женщина, которую Вера не заметила прежде, внимательно рассматривала картины.

Глава шестая

Бережная возвращалась в офис, а в голове крутилось: Андрей Андреевич, Андрей Андреевич, Андрей Андреевич… Хотелось сбросить это наваждение, но потом она поняла, что думает не про отца Волохова, а про старичка – ветерана ГУВД, который работает в музее городской милиции: она решила взять консультантом в свое агентство, но так и не сделала этого.

Не отрываясь от руля, она нашла в памяти телефона его номер.

– Верочка, – обрадовался тот, – наконец-то вспомнили старика!

– Да я и не забывала. Просто ждала, что вы подъедете оформить с нами договорные отношения. Нам очень нужны консультанты вашего уровня. Только где такого возьмешь. Я же предлагала…

– Забыли и забыли, – Андрей Андреевич продолжал делать вид, что не обиделся, – сейчас вам снова нужна моя помощь?

– А куда я без вас? Просто при мне зашла речь о прошлых годах и всплыла фамилия Кандейкин. Слышали про такого?

– Разумеется, – тут же подхватил Андрей Андреевич, а потом замолчал.

– Андрей Андреевич! – напомнила о себе Бережная.

– Я вам перезвоню через полчасика, – отозвался ветеран, – по шуму понял, что вы в машине и, вероятно, за рулем. А это дело опасное – надо за дорогой следить, а не отвлекаться на болтовню стариков.

Он и в самом деле позвонил ровно через тридцать минут.

– Докладываю, – начал Андрей Андреевич, – Кандейкин Константин Иванович, он же – преступный авторитет Кандид, 1925 года рождения, известный также как Костя Матрос, Черная Смерть и Челюскин, – личность легендарная, может быть, даже самая легендарная из тех, с кем мне лично приходилось иметь дело. Худой на вид, он был жилист и силу в руках имел необычайную. В неполные шестнадцать попал на фронт в составе батальона морской пехоты. Воевал, вероятно, хорошо, потому что имел помимо нескольких медалей орден Красной Звезды и два ордена Славы. Был представлен к третьему ордену, стал бы полным кавалером, что приравнивалось к званию Героя, но не получил, а пошел под трибунал за нанесение побоев командиру. Дело было в Польше в самом конце зимы, кажется. Наши войска ждали приказа о наступлении, но его не было, потому что не подошли резервы, а передовые части изрядно потрепаны. В батальоне, где служил Костя Кандейкин, осталось меньше половины личного состава. Комбат погиб, его место занял командир первой роты, а на должность комроты заступил, соответственно, старшина Кандейкин. И вот в расположение батальона прибыл некий подполковник из штаба дивизии и отдал приказ: форсировать речушку и атаковать передовые позиции врага. Говорил, что это надо сделать скрытно для противника, без поддержки артиллерии. Просто перебраться, захватить переднюю линию окопов и удерживать ее до подхода основных сил дивизии. Молодой комбат, конечно, возражал, но подполковник достал пистолет и пообещал расстрелять его на месте за трусость… Я не очень пространно?..

– Нет, нет. Я слушаю очень внимательно и с большим интересом.

– Тогда продолжаю. Короче, начали переправу. На лодочках, на плотах. Сотня

человек всего – до берега добраться никаких шансов. Немцы обнаружили их только когда морские пехотинцы высаживаться начали. Попали они на замерзшее болото, что оказалось удачей, потому что все остальные подходы к немецким окопам были заминированы. Но ударили прожектора и сразу пулеметы… Потом ряды колючей проволоки. Удивительно, что кто-то прорвался в немецкие окопы. И тут началось! Перестрелка, рукопашная… И никакой огневой поддержки с нашей стороны. К утру все закончилось. Немецких трупов насчитали потом более четырех сотен, а наши полегли все, то есть почти все. Только четверо остались: Кандейкин и трое морпехов. По рации связались со штабом полка, а там и не в курсе, что за атака, кто приказал. Но переправиться все же успели. С подкреплением, пулеметами, минометами и даже с пушкой. Тут враги опомнились и пошли в атаку. Плацдарм удалось удержать. Кандейкин был ранен, но его отправили не в госпиталь, а в штаб дивизии для объяснений. Там-то поняли, что к ним едет герой. Он доложил, и про того подполковника не забыл рассказать. Генерал тут же приказал оформлять наградные листы: комбату Героя посмертно, а старшине Кандейкину орден Славы первой степени. Вышел он забинтованный на крылечко, решил покурить в ожидании машины, которая его в госпиталь отвезет. А тут как раз тот самый подполковник. Чистенький, выбритый, трезвый, само собой. Увидел грязного матросика в бушлате и решил ему замечание сделать. А Кандейкин, поняв, кто перед ним, вломил этой штабной сволочи. Один раз и ударил, но сломал тому гаду челюсть и зубы выбил. Сразу под трибунал и приговор – расстрел, но потом высшую меру заменили на восемь лет лагерей. Могли бы и в штрафную роту, но там до первой крови, а значит, Костя Кандейкин скоро бы вернулся в свой батальон уже офицером, потому что за каждый орден Славы присваивалось следующее звание. Но на беду Кандейкина у того подполковника оказался в штабе фронта родной дядя, который настоял, чтобы по всей строгости советского закона… И отправился Кандейкин в солнечный Магадан, где стал Костей Матросом, а потом уж Челюскинцем…

– Почему Челюскинец?

– Челюскинцы? Они же ломом подпоясанные. Это бывшие военнослужащие, по разным статьям попавшие на зону: за невыполнение приказа, за оставление позиций, кому-то шили мародерство – забрал сало и горилку у хуторянина, вот и получи свой срок. Но все эти люди, прошедшие войну, попав в лагерь, они решительно не принимали воровские понятия и порядки. Резали их нещадно, но и они, правда, в долгу не оставались. Силы были не равны, конечно. Бывших военных осталось немного, а те, кто выжил, притихли. Однако не Костя Кандейкин. Он, конечно, не один такой, но было их мало, и называли их «челюскинцами на льдине», как тех, что зимовали в Арктике, пока их самолетами не вывезли. Костю не трогали, вероятно, из-за его отваги, силы и честности. Но просидел он, как ты можешь догадаться, не положенные восемь лет, а восемнадцать. Летом шестьдесят второго ехал на поезде в родной Ленинград, где у него никого после блокады не осталось. Люди вокруг радостные, обсуждают решение двадцать второго съезда, на котором Хрущев пообещал всем построить через двадцать лет коммунизм. Короче, отправился Кандейкин в тамбур покурить, а войти не может. Смотрит, урки дверь подперли и пытаются обесчестить девочку молоденькую, та сопротивляется, но… Костя дверь вышиб и расшвырял всех четверых. Те за ножи схватились, полоснули его несколько раз, пока он их с поезда не сбросил.

Девушка оказалась тоже уроженкой Ленинграда. Ее мама беременной отправилась в эвакуацию на Урал. Но мама потом умерла, а девушка окончила школу и направлялась не в чужой для себя город, чтобы поступить в медицинский. Вместе с Кандейкиным она ехала недолго – суток не прошло, как пришел наряд и забрал Костю. Как выяснилось, из четверых выжил один, он и показал, что на него и его друзей в поезде напал уголовник. Потом был суд, и только показания той девушки спасли Кандейкина от высшей меры. Но восемь лет он все же получил. Там еще и адвокат здорово помог. Тот и сам был фронтовиком, затребовал документы из армейского архива и обомлел от того, как герой не за что восемнадцать лет отмантулил.

– Так еще восемь лет все-таки дали?

– А куда деваться? Закон суров, но это закон.

– Дура лекс, сед лекс, – вспомнила латынь Бережная.

– Именно так, – согласился Андрей Андреевич, – однако на этом наша история не заканчивается. Отправили Константина Ивановича в Восточный Казахстан в лагерь при каких-то рудниках, а девушка следом за ним. Обосновалась в поселке неподалеку, устроилась фельдшером, поступила в медучилище и ждала. А потом уж они вместе вернулись в Ленинград. Ее родной дядя оказался жив и пустил их к себе, потому что был больным и одиноким. Девушка поступила в медицинский, о чем мечтала долгие годы. Кандейкин отправился работать на вокзал. Поженились они, разумеется. Вскоре дяди не стало, зато у Кандейкиных родился ребенок.