Пригласи в дом призрака

Островская Екатерина

– Название реки называла?

– Да, но я не запомнил, потому что оно было на неизвестном мне языке. Якобы девушка в белом поднимается ночью из потока, выходит из воды, идет к пастухам, которые пригоняют овец на водопой, протягивает к парням руки, и тех сразу охватывает жуткий страх.

– И что она говорит?

– Вот вам смешно, но моя гостья рассказывала это так, что у меня холодок по спине пробежал. Дух реки говорит одну и ту же фразу: «Вернись, любимый!» Самое страшное, что девушка – Дух реки – по мере приближения начинает увеличиваться в размерах. По описанию очевидцев, до семи метров в высоту.

– Интересно,

конечно. Но давайте о вашем деле. Вы мне показали одну свою подругу, есть и вторая, с которой вы, насколько мне известно, не встречаетесь какое-то время, но появиться на вашем горизонте она может в самое ближайшее время. Встреча с ней вам ничем не угрожает, потому что Лика вряд ли станет семиметровой, однако…

– Можете иронизировать, но соглашусь, встреча с Ликой меня не страшит, как и с любой другой красивой женщиной, включая вас. Вас, вероятно, покоробило, что я встречался с такими простыми девушками, содержал их, хотя мог бы выбрать более достойных. Но те предполагают другие отношения, возможно брак, а я к нему не готов и сейчас.

– Просто не любили никого, – напомнила Вера.

Павел Андреевич промолчал.

– А Люду Кандейкину любили?

Волохов удивленно вскинул брови, но не произнес ни слова.

– Я к чему, – продолжила Бережная, – просто, когда вы пришли к ним в дом, чтобы утешить вашу одноклассницу, убитую горем после гибели матери, и невольно стали свидетелем того, как Константина Ивановича допрашивал следователь, а потом, выйдя из двора на улицу, застали следователя курящим, вдруг убежали… Вам что – захотелось его убить?

– Да, – признался Павел Андреевич, – именно убить. Мне захотелось наброситься на него и бить, бить до тех пор, пока он не сдохнет. Желание было таким сильным, что я не мог его сдержать, сжал кулаки и шагнул к этой ищейке, но в последний момент проснулось сознание, я смог развернуться и убежать.

– Так вы любили Люду?

– Милу, – поправил Волхов, – весь класс называл ее Людой, отец – Люсей, а она сама просила называть ее так же, как звала ее мать, – Милой. Любил или не любил – не знаю. Но мы с ней дружили и скрывали это от всего класса, хотя там все понимали, но не подкалывали – я был не слабым мальчиком. Миле я нравился, я это чувствовал, а потом уж она сама призналась. Она постоянно искала моего общества, сама села за одну парту со мной. Потом, уже в пионерском возрасте, когда мне поручили выпускать стенгазету, попросилась в помощники. Газету делали у нее дома.

– Как ее папа реагировал?

– Помогал нам. Он свою Люсю любил больше жизни, боготворил ее. После восьмого года обучения нас разделили на два потока. Никто не сомневался, что я пойду в гуманитарный класс, потому что я уже тогда очень хорошо знал английский, чуть хуже французский, итальянский, испанский – это мама меня натаскивала, она же была на кафедре романской филологии, думала, что и я по ее стопам пойду. Но я еще в школе решил выбрать экономический класс. Мила, соответственно, следом. И также она вместе со мной сдавала экзамены в Горную академию.

– Пять лет проучились вместе и все так просто закончилось?

– Закончилось все не просто. Я относился к ней как к хорошему другу, преданному, верному. Но как к другу. К тому же в нее по уши влюбился один наш сокурсник. Он ревновал ее ко мне, умолял как-то повлиять на Милу, чтобы она обратила на него внимание.

Но и она относилась к нему только как к другу, не более. А я по глупости сошелся с одной третьекурсницей. Что меня в ней привлекло – не знаю. Химия какая-то. Она была очень сексапильна, да и одевалась по тем временам дорого и вызывающе. И когда у нас с ней все случилось, третьекурсница тут же рассказала об этом Кандейкиной. Мила меня не простила. То есть готова была простить, но я не хотел быть прощенным.

– То есть это случилось и во второй раз, и в третий…

– Именно так, – согласился Волохов, – но когда я захотел очень скоро, чтобы все стало, как прежде, было уже поздно. Они с Русиком собирались пожениться.

– Русик, который потом стал Расселом Кайтом?

Павел Андреевич кивнул.

– Так они поженились?

– Нет, в последний момент Мила передумала. Потом она перевелась на вечернее отделение, надеялась, что мы не будем встречаться. Мы встречались, разумеется, но перебрасывались парой фраз и расходились. У меня не хватило силы духа, а может быть, смирения, чтобы вымолить у нее прощение. Однажды, правда, решился, когда долго ее не видел. Пришел к ней домой, позвонил. Дверь открыл Константин Иванович и сказал, что Люся болеет. Меня он попросил больше не приходить, добавив, что ко мне относится хорошо, но если я еще раз подойду к их двери, он закопает меня очень глубоко. То, что он выполнит свое обещание, я не сомневался. Потом я ушел в бизнес, продолжая оставаться студентом очного отделения. Мне удалось добиться свободного графика посещений, то есть я мог не появляться в институте вовсе, сдавая экзамены в любое время. Учился я на «отлично», но не в этом дело. Просто многие узнали, что я перешел работать в инвестиционный фонд «Форвард», и стали обращаться ко мне, чтобы помог вложить ваучеры и накопления в какой-нибудь выгодный бизнес. Я не подводил.

– Каким образом вам удалось стать генеральным директором в девятнадцать лет?

– Помогли. В фонд меня пристроила мама, которая немного знала генерального. В свое время, когда генеральный директор фонда Эдуард Савич Коротич был комсомольским активистом, инструктором горкома комсомола, он приударял за моей мамой. И по старой памяти пообещал взять меня, ничего особенного, впрочем, не ожидая. Но я каким-то образом обратил на себя его внимание, он повысил меня до своего заместителя и даже с дочкой познакомил, надеясь, что я не устою. Я бы не стал с ней связываться, да и не собирался, но начальство есть начальство и, когда Софья Эдуардовна пригласила меня отметить ее день рождения в хорошей компании на их даче в Комарово, я согласился. Компания поздним вечером разъехалась, а я остался. Утром я отвез ее на своей машине… У меня к тому времени уже появился собственный автомобиль – вишневая «девятка», разумеется. Так вот, я подвез Сонечку Эдуардовну к Таврическому саду на экономический факультет университета, а потом рванул в наш офис на Синопскую набережную – благо это неподалеку. Вошел, не зная, как объяснить начальнику, если он спросит, чем я с его дочерью занимался минувшей ночью. По коридору навстречу мне прошли трое коротко стриженных парней в спортивных костюмах, при этом осмотрев меня с ног до головы и явно оценив. На мне ведь был дорогой костюм и обувь соответственно. В кабинете, поставив локти на стол и спрятав в ладони лицо, сидел Эдуард Савич.

Конец ознакомительного фрагмента.