Пригоршня праха
Шрифт:
Корабль, мотаясь из стороны в сторону по темным водам, прокладывал дорогу к этому лучезарному святилищу.
— Интересно, присматривает ли кто за псами, — сказал компанейский пассажир, выныривая из-под локти у Тони, — справлюсь-ка я завтра у казначея. Мы могли бы их понемногу прогуливать. А то они своим воем тоску нагоняют.
На следующий день они вышли в Атлантический океан. Из мрачных темных бездн вздымались тяжеловесные волны. Испещренными пеной гребнями они напоминали холмистый край, где на вершинах еще сохранился не поддавшийся оттепели снег. Свинцово-серые и серо-голубые при свете солнца, тускло-зеленые и болотно-коричневые, как солдатские мундиры. По небу мутно-стального цвета ветер гнал пухлые облака, выпускавшие
— Говорил с радистом, — сказал он. — Около одиннадцати пройдем совсем близко от Ярмутского замка.
Почти никто из пассажиров не вставал. Те, кто вышли на палубу, уныло лежали в шезлонгах с подветренной стороны, обмотавшись пледами. Доктор Мессингер остался в каюте. Тони зашел к нему и нашел его весьма вялым: доктор принимал большие дозы хлорала.
К вечеру ветер покрепчал, и к утру начался шторм; иллюминаторы задраили и все бьющиеся предметы положили на пол; внезапно пароход накренился, и в «Музыкальном салоне и кабинете» грохнулась дюжина чашек. В эту ночь почти никто на борту не спал; обшивка трещала, грузы кидало от стены к стене. Тони накрепко привязал себя к койке спасательным поясом и думал о Граде.
…Ковры и балдахины, гобелены и бархат, опускные решетки и бастионы, водяная птица и лютики по берегам рва, павлины, волочащие роскошные хвосты по лужайкам; высоко над головой в сапфировом и лебяжье-пуховом небе перезвон серебряных колоколов в белоснежной башенке.
Дни тусклые и утомительные: соленый ветер и промозглый туман, вой сирены и непрерывный скрежет и лязг металла. Но после Азорских островов этому пришел конец. Натянули тенты, и пассажиры перебрались на наветренную сторону.
Жаркий полдень и ровный киль; плеск голубой воды о борт корабля, тянущейся сеткой ряби до самого горизонта; граммофоны и метание колец через сетку; взлетающие ослепительными параболами рыбы («Эрни, скорее сюда, смотри, там акула». — «Это не акула, это дельфин». — «А мистер Бринк сказал, что это морская свинья». — «Вот, вот он опять». — «Ох, был бы у меня аппарат»); прозрачная гладь вод и равномерные обороты и шаг винта; когда гончие носились по палубе, к ним тянулось множество рук. Среди общего хохота мистер Бринк заявил, что мог бы прогуливать лошадь, и даже — давши волю фантазии — быка.
Мистер Бринк сидел в развеселой компании за столом казначея.
Доктор Мессингер покинул каюту и стал появляться на палубе и в столовой. Появилась и жена архидиакона; она была гораздо светлее мужа. По другую руку от Тони сидела девушка по имени Тереза де Витрэ. Он раз или два обратил на нее внимание еще в непогожие дни: одинокая фигурка, затерявшаяся среди мехов, подушек и пледов; бледное личико с широко расставленными темными глазами. Она сказала:
— Последние дни были ужасны. Я видела, вы перенесли их на ногах. Как я вам завидовала.
— Теперь обязательно установится хорошая погода, — и неизбежное: Далеко едете?
— В Тринидад. Это моя родина… Я пыталась догадаться по списку пассажиров, кто вы.
— Ну и как, кто же я?
— Я решила, что вы… полковник Стрэппер.
— Неужели я выгляжу таким старым?
— А разве полковники старые? Я не знала. В Тринидаде их редко видишь. Но теперь я знаю, кто вы: я спросила старшего стюарда. Пожалуйста, расскажите мне о вашем путешествии.
— Расспросите лучше доктора Мессингера. Он знает об этом куда больше меня.
— Нет, расскажите вы.
Ей было восемнадцать лет; маленькая и смуглая; с крохотным, оканчивающимся нежным узким подбородочком, личиком,
«…некоторые девочки прятали у себя в комнатах помаду и румяна и по ночам красились. А одна девочка, ее звали Антуанетта, пошла так к мессе в воскресенье. Она жутко поскандалила с мадам де Сюпплис, и ей пришлось после конца семестра уйти из школы. На такое у нас никто не отваживался. Все ей завидовали… Только она была некрасивая и вечно жевала конфеты…»
«…Я еду домой, чтобы выйти замуж… Нет, я еще не помолвлена, понимаете, у нас не так уж много молодых людей, за которых можно выйти замуж. Мой муж непременно должен быть католиком и уроженцем островов. Я не могу выйти замуж за чиновника и уехать с ним в Англию. Но выйти замуж мне будет очень просто, потому что у меня нет братьев и сестер, а дом моего отца один из лучших в Тринидаде. Вы обязательно должны его увидеть. Дом каменный, он стоит за городом. Моя семья переселилась в Тринидад во время французской революции. У нас есть еще две-три богатых семьи, и я выйду замуж в одну из них. Дом перейдет нашему сыну. У нас все очень просто…»
Она носила маленькое пальто модного в том сезоне покроя и никаких украшений, кроме нитки жемчуга.«…У мадам де Сюпплис жила одна девочка из Америки, она была помолвлена. У нее даже было кольцо с большим бриллиантом, но она могла надевать его только ночью в постели. А потом она получила письмо от жениха, он ей сообщал, что женится на другой. Как она плакала. И мы все читали письмо, и почти все плакали… Но у нас в Тринидаде это очень просто».
Тони рассказал ей об экспедиции, о средневековых переселенцах из Перу, об их нескончаемых караванах, пробиравшихся через горы и леса, о ламах, навьюченных изделиями искусных ремесленников, о постоянно просачивающихся на побережье слухах, которые заманивали в леса искателей приключений; и еще о том, как они поднимутся по реке, проберутся через заросли по индейским тропам и нехоженым землям; о реке, которая, как сказал доктор Мессингер, пересечет их путь, о том, как они соорудят там каноэ из коры и снова пойдут по воде; и о том, как, наконец, они прибудут к стенам Града, как викинги к Византии.
— Конечно, — добавил он, — вполне возможно, что никакого Града там нет. Но путешествие в любом случае обещает быть интересным.
— Как жаль, что я не мужчина, — сказала Тереза де Витрэ. После обеда они танцевали на палубе под граммофон, и девушка сидела на скамейке рядом с баром, потягивая лимонад через две соломинки.
В эту неделю синие воды с каждым днем становились все прозрачней и спокойней, солнце светило все жарче, обласкивая корабль и пассажиров и принося веселье и непринужденность; синие воды тысячами блестящих точек отражали солнце, и когда вы высматривали вдали дельфинов и летающих рыб, слепили вам глаза; прозрачные синие воды на отмелях, где на много саженей вглубь видно дно, устланное серебряным леском и обточенной галькой; томный теплый сумрак под тентами; корабль плыл среди пустынных горизонтов по огромному синему диску, и его синева искрилась на солнце.
Тони и мисс де Витрэ метали кольца и кидали диски, бросали веревочные петли в стоявшее неподалеку ведро. («Мы поедем на небольшом пароходе, говорил доктор Мессингер в Лондоне, — чтоб избежать этих дурацких палубных игр».) Тони угадал ход судна и дважды сорвал тотализатор; приз был восемнадцать шиллингов. Он купил мисс де Витрэ шерстяного зайца у судового парикмахера. Тони редко кого называл «мисс». Он не мог припомнить, чтоб обращался так к кому-нибудь, кроме мисс Тендрил. Но Тереза сама первая назвала его Тони, прочтя выгравированное почерком Бренды имя на его портсигаре.