Приговор воров
Шрифт:
– Я тебе покажу, – хрипел Григорий, тыча несчастного братка мордой в глубокую лужу. – Я тебе покажу, как своих предавать! Гнида, сучара рязанская… Кто меня ногами мудохал? Кто меня башкой в мусорный бак пихал?..
Наверху все стихло. Подозрительно тихо стало.
– Не шуми! – шепнул Щукин обезумевшему от неутолимой жажды мести Григорию. – Если они нас заметят сейчас, нам крышка! У них же стволов полно…
«А Студент-то, судя по всему, опять сбежал, – между тем подумал Щукин. – Петровича ему, правда, не удалось завалить, зато сам смылся. Кажется, невредимый. Это ведь он перепрыгнул через нашу яму. Он один знал о ее существовании и умело использовал свои знания, уходя от погони. А один из преследователей на его уловку попался и теперь у нас в гостях».
– Получай, козел! – продолжал хрипеть Григорий, взобравшись верхом на уже почти не шевелящегося братка. – Будешь, падла, знать!
– Братва! – раздался вдруг крик очень близко. Похоже, кричащий стоял на краю ямы. – Братва, тут яма какая-то!..
К краю ямы подбежал еще один человек. Щукин бросился на Григория и, одной рукой крепко обхватив его за шею, а второй – зажимая рот, оттащил его в свой угол.
Григорий размахивал руками и мычал что-то нечленораздельное сквозь ладонь Щукина – рвался в бой.
– Там шевелится кто-то, – сообщили сверху.
– Да? – Щукин узнал голос Петровича.
– Эй, кто там?!
– Студент! – заорал Петрович. – Это ты там, дорогой мой человек?
Полузадушенный, вынырнул из лужи браток. Силясь произнести хоть слово, он встал на четвереньки и фыркал, разбрызгивая вокруг воду.
– Студент? – снова спросил Петрович.
– Ма… ма… – выговорил браток.
– Мочи!! – вдруг дико заорал Петрович, и звуки выстрелов заметались между стенами ямы.
Григорий тихо охнул, судорожно схватив Щукина за плечо. Браток закричал, когда пули сшибли его с колен, и что-то простонал, умирая, когда одна из пуль разнесла ему череп. Браток скрылся под водой, пули еще некоторое время звучно шлепались на дно ямы.
Потом все стихло.
– Эй! – позвал Петрович, – Кто живой там остался? Студент?!
– Готово! – браток, стоящий рядом с Петровичем, сплюнул в яму. – Вот и нет нашего Студента.
– Погоди-ка! – проговорил вдруг Петрович. – А где Лысый-то?
– Н-не знаю, – ответил бандит, – вроде тут где-то был. Когда Студент в эту сторону побежал, он сразу за ним кинулся…
– Та-ак, – зловеще протянул Петрович, – ты уверен, что там – в яме – Студент был, а не Лысый?
– Не знаю я, – ответил бандит и, должно быть, развел руками, – темно там, как в жопе у медведя, не видно ни хрена…
– Если там Студент, – задумчиво сказал Петрович, – значит, Лысый должен быть где-то здесь. Лысы-ый! – заорал Петрович. – Отзовись!
Лысый отозваться никак не мог.
– Лысый!! – надрывался Петрович. – Ты где?!! Мы Студента завалили!
Покричав несколько минут, он смолк так же неожиданно, как и начал кричать.
– Знаешь что? – негромко проговорил он. – Это мы, кажись, Лысого завалили, а не Студента. Если бы Студента, то Лысый тут был бы. Он далеко не мог убежать, да и не надо ему убегать. А выстрелов с этой стороны я не слышал. Пристрелить его Студент не успел. Лысый, значит, в эту яму свалился, а мы его замочили…
«Здраво рассуждает, – отметил Щукин, – соображалка у него работает немного…»
– Не мы, – подал вдруг голос бандит, – а ты… Я-то здесь при чем?..
– Чего-о?.. – угрожающе протянул Петрович. – Ты на кого хвост поднимаешь, куцик? Сказал – мы замочили, значит, мы…
– Ни хрена! – злобно захрипел бандит. – Ты что, Петрович, подставить меня хочешь? Братве скажешь, что я виноват, так меня на сходке и долбанут! Что я тебя – не знаю, что ли?
– Ничего тебе не будет, – проворчал Петрович, – и не вякай вообще. Я – авторитет среди братков, а ты кто? Будешь говорить, что я велю, падла!
– Пошел ты! – закричал вдруг бандит. – Сам его замочил и на меня сваливаешь! Значит, уже не мы его убили – значит, уже я во всем виноват. Ах ты, гнида магаданская, да тебя давно пора…
Выстрел, раскатившийся эхом под начинающим уже светлеть небом, оборвал его речь.
Сверху посыпались комья мокрой земли, а спустя секунду на плавающий в воде труп свалился еще хрипящий бандит.
– Вот тебе, сука! – пыхтя, пробурчал Петрович, еще несколько раз выстрелив в яму.
Браток дернулся и затих.
Петрович какое-то время еще стоял на краю ямы. Щелкнула зажигалка, и снова ноздри Щукина и Григория защекотал ароматный сигаретный дымок.
– Что это я? – внезапно заговорил стоящий один на краю ямы Петрович. – Ваську завалил… И поспорили-то зря – можно было сказать, что Лысого Студент застрелил. Я как-то сразу не сообразил, а Васька попер на меня… А я его… Придется братве сказать, что их обоих Студент кончил. Ну и хрен с ними!
На сочащуюся кровью спину бандита, неподвижно лежащего у ног Щукина, смачно шлепнулся увесистый плевок. Вслед за ним ярко-красным огоньком промелькнула сигарета и, зашипев, погасла, скатившись со спины застреленного бандита в лужу.
– А Студент-то ушел опять, – проговорил еще Петрович, – вот блядюга… Прямо неуловимый какой-то. Ладно, найду. Знаю еще одно местечко…
– Какое? – чуть не закричал Щукин.
Но Петрович ничего больше говорить не стал. Он еще раз плюнул в яму и неторопливо направился прочь.
«ВЫХОД» – загорелась красными огненными буквами табличка над стеклянными дверями аэропорта.
«Выхода нет», – с окончательной уверенностью понял Рустам.
Теперь вопрос, который последнее время страшно мучил его, больше не горел в исколотом его мозгу. Теперь для Рустама все было предельно ясно. И вместе с тем ничего ясно не было.
«Я должен убить Щукина, – так думал он, – но я не могу убить его. Не знаю почему. Не могу. И в то же время я знаю, что не могу не убить его. Должен убить. Я привык лишать жизни других людей и ничего иного никогда не делал и делать не буду. Я не выбирал этой профессии. Это тот случай, тот злополучный день, когда я застал Гульнару в постели с ее сраным гусем. Оттуда все пошло. Смерть, которую я тогда увидел, шла за мной до этого самого дня. И невозможно оторваться от нее хотя бы на один шаг. Если ты всю жизнь был собакой, то до последних своих дней будешь огрызаться на кошек. Как мой двоюродный дядя Ахмет – так долго сидел в тюрьме, что ничего, кроме тюрьмы и тюремных понятий, не помнил. Он даже не был уверен, что его звали Ахмет. Может быть, это имя не было тем именем, что дала ему мать, но, кроме этого „Ахмет“, он не помнил другого. Когда Ахмет освободился, он не отправился домой, потому что забыл само понятие дома, а бродил по улицам, удивляясь тому, что такое множество людей ходит в разнообразных одеждах и без конвоя – и клацал чифирными зубами, замечая в толпе красные ментовские околыши…