Приходи в воскресенье
Шрифт:
— Не слышал, — улыбнулся Архипов.
— Как Валерия Григорьевна себя чувствует? — поинтересовался я.
— Спасибо, хорошо…
Я вкратце рассказал Валентину Сппридоновичу обо всем, что мы тут сделали. Он ни разу не перебил меня, и вообще на его непроницаемом лице ничего не отразилось, будто мы продолжали беседовать о театре.
— Когда все это всплывет наружу, коллектив вас не поддержит, — вынес он свой приговор. — Люди привыкли получать премиальные, а вы их теперь надолго лишите этой манны. И не думаю, чтобы даже во имя хорошей идеи они согласились подтянуть пояса потуже, тем более что недовыполнение плана выпуска готовой продукции произойдет отнюдь не по их вине.
— А
— Извините?
— Я говорю, как вы посмотрите на то, что я вас премии лишу?
— Речь не обо мне, — ответил Архипов.
— Теперь поздно что-либо изменить, — сказал я. — Как говорится — пан или пропал!
— Я вас предупреждал…
— Я помню, — перебил я его.
— Мне очень жаль, что…
— У вас еще будет время мне посочувствовать, — снова перебил я.
— Странно… — произнес Валентин Спиридонович.
— Вы что-то хотели сказать?
— Я никак не могу понять вас, Максим Константинович… Вы сознательно пошли на совершенно безнадежное дело. И вы сами это отлично понимаете. Вы, молодой, энергичный директор, в самом начале карьеры поставили все свое будущее на карту, которая, по моему мнению, окажется проигрышной. Ведь перед вами открывались такие перспективы: завод, управление, министерство! Вы знаете, как сейчас ценят у нас энергичных молодых руководителей. И вот вы, не проработав и полгода, сознательно все это перечеркнули… Когда вы мне неожиданно предложили пойти в отпуск, я понял, что вы решили идти ва-банк…
— Вы, по-видимому, заядлый преферансист? — спросил я.
— С чего вы взяли? — удивился Архипов.
— А я думал, вы в карты играете, — усмехнулся я.
— Вам неприятно все это слушать?
— Скучно, — признался я. — И мне искренне жаль, что вы не играете в карты.
— При чем тут карты? — В его голосе послышалось раздражение. Все-таки я его пронял!
— Я бы с удовольствием с вами сразился, — не мог остановиться я.
Когда Валентин Спиридонович поднялся, я отошел от окна и остановился перед ним. Наши глаза встретились.
— У меня к вам единственная просьба: не вставляйте мне палки в колеса, — сказал я. — У меня нет сомнений в моей правоте, и пусть события развертываются, как им предназначено. Я знаю, вы на днях поедете в Москву — прошу вас никому ни слова! Мне еще нужно два месяца! Понимаете, всего два месяца!
— Я не разделяю вашего энтузиазма, но, как я уже заявил, мешать не собираюсь. Да и уже, честно говоря, поздно.
— Я рад, что вы это поняли, — сказал я. — У каждого человека в жизни бывает такой переломный момент, когда ему приходится самому себе задать вопрос: «Правильно ли ты живешь? И все ли ты делаешь от тебя зависящее, чтобы прямо идти по выбранному тобою пути?» Если бы я продолжал выпускать эти коробки, я не смог бы положительно ответить на этот очень важный для меня вопрос.
— А остальные, кто не разделяет ваших взглядов, выходит, неправильно живут?
— Зачем так примитивно? — поморщился я. — Понимать могут многие, но изменить что-либо в данном случае никто, кроме меня, не смог бы… Теперь вы, надеюсь, поняли, почему я пошел на это?
— Я постараюсь понять, — улыбнулся Архипов и вышел из кабинета.
4
У гастронома я попросил Петю остановиться. Купил бутылку вина, сыра, колбасы и вышел из магазина. Был теплый весенний день. Солнце жарко сверкало в витрине гастронома, нежно золотило почерневшие голые ветви лип и тополей. Уже вспухли почки. Взглянув на них, я попытался вспомнить терпкий запах новорожденного листа. На тротуарах толпы прохожих. Многие по привычке все еще носили зимние пальто и шапки. Изредка мелькали обнаженные головы юношей и девушек, для которых весна уже наступила.
Со свертком под мышкой я направился к машине и нечаянно задел плечом невысокого худощавого человека в светлой мохнатой кепке. Мы одновременно извинились и разошлись, но, сделав несколько шагов, я остановился и оглянулся: лицо этого человека показалось мне знакомым. С тех пор как я покинул город, прошло столько лет, что я не встречал на улицах знакомых. А если многие изменились так же, как Генька Аршинов, то и встретив, я ни за что бы не узнал. Я лихорадочно стал рыться в памяти, но ничего определенного не приходило в голову. Между тем человек не спеша удалялся, а я все стоял и хлопал глазами. Ждал, что человек тоже оглянется, но он не оглянулся. И тогда, махнув Пете рукой, дескать, подожди, я направился вслед за прохожим. Это был старик с совершенно белыми волосами на висках и затылке.
Человек пересек улицу и вышел на площадь Ленина. На берегу Ловати, где кончалась площадь, был лишь один небольшой двухэтажный дом: городской краеведческий музей. К нему и направлялся человек.
У подъезда я окликнул его, человек живо повернулся и вопросительно взглянул на меня.
— Здравствуйте, Герман Иванович, — сказал я.
В живых светлых глазах старика не отразилось никакого удивления. Правда, смотрел он на меня испытующе, даже голову набок наклонил. Так петух смотрит на озадачивший его предмет.
— Не узнаете?
— Почему же не узнаю? — спокойно ответил он. — Это у вас, молодежи, память дырявая.
— Я и не знал, что вы в городе.
— А я знал, — сказал он.
— Знали и не зашли? — воскликнул я.
— Сколько лет прошло, — сказал он. — Мог бы меня и не признать. Жизнь здорово меняет людей. Особенно которые на взлете. Ты теперь большой человек, директор крупного завода… На что я тебе?
— Зря вы так, Герман Иванович…
«Черт возьми! — с горечью подумал я. — Неужели даже такие замечательные люди, как инженер Ягодкин, к старости становятся брюзгливыми и желчными?..»
— Не стриги бровями… Гляди-ка, даже покраснел! — вдруг улыбнулся Герман Иванович, отчего сразу помолодел лет на десять. — Это хорошо, что не разучился краснеть, значит, сердце не зачерствело… Ну, здравствуй, Максим! — и протянул обе руки.
У меня сразу отлегло от сердца: передо мной был прежний Ягодкин. Та же улыбка, хитроватый прищур светлых и ясных по-молодому глаз.
— Заходи, — раскрыл ом передо мной обшарпанную дверь.
— Может, не стоит в музей, — сказал я. — Завернем в ресторан, пообедаем?
— Я уже пообедал. А в музее я работаю.
— В музее? — изумился я. — Вы ведь были инженер?
— Вышел на пенсию, а без работы не могу… А историей этого города я и раньше интересовался, кое-что даже собрал любопытного и в свое время передал музею… В общем, предложили мне должность научного сотрудника, и я с радостью согласился. Уже пятый год здесь работаю. И ты знаешь, очень доволен!
Он провел меня в маленькую комнату, заваленную всевозможными экспонатами. Здесь были ржавые железяки, в которых с трудом угадывались пролежавшие долгие годы в земле винтовки и автоматы, почерневшие деревянные бруски — останки древнего городища, иконы с облезшей позолотой и тусклыми ликами святых, прислоненные к стене потрепанные картины в багетовых рамках и без рамок, тусклые чучела птиц, старые в потемневших твердых переплетах книги. У самого окна приткнулся небольшой письменный стол. Вместо чернильницы — кожух от гранаты «лимонки», а вместо подсвечников — две медные гильзы от снарядов.