Прикладная метафизика
Шрифт:
Установка на осмысление (презумпция наличия смысла), несомненно, поможет отыскать некоторый смысл и в этом отрывке. Метафизически натренированный слух услышит отголоски из Гегеля, Хайдеггера и Валерия Подороги. Но ларчик открывается проще: если произвести всего лишь три замены, заменив термин «сущее» на «ткань» («материал»), «бытие» на «костюм», а «присутствие» на «деньги», мы получим рядовую сцену в ателье индпошива. Примерка, прикидка, приценка и решающий вопрос: шить или не шить? Достаточно произвольный видеоряд предстает как моделирующая система общего философского дискурса; полезный совет состоит лишь в том, чтобы сознательно выбрать базисную метафору (картинку) и, держа ее в уме, произвести метафизическую модуляцию. Ведь так или иначе неявная апелляция
Атмосфера атональности, предъявляющая жесткие требования к скорости смысловых обменов, позволяет «обналичить» скрытый прием текстопроизводства и, соответственно, попробовать свои силы в искусстве метафизической модуляции любой банальности.
Допустим, мы выбираем сквозную метафору садоводства. Обозревая ее тезаурус, составляем список того, что может пригодиться. По мере пополнения списка подсказки обнаруживаются сами собой. Садовый нож, средства защиты от вредителей (инсектициды), процесс культивирования, плодоносность теории, преждевременный незрелый плод, удобренная почва как наследие предшествующих поколений… Что-то уже вырисовывается, но смутно, требуется еще то, что Кант называл «Mutterwitz» — природной сообразительностью, лежащей в основе способности суждения. Искусство подведения под схему не поддается имитации, даже если огласить и выучить весь список. Но при наличии некоторых навыков распознавания и классификации философских дискурсов со списком можно плодотворно поработать.
Вот метафора прививки: она актуализирует целый смысловой пласт. Можно, например, вспомнить, что жизнеспособность вида (и индивида тоже) обеспечивается прививкой дикорастущих сортов — в противном случае наступает «усталость» и вырождение. Обратившись к метафизическому чутью, синтезируем ключевой термин: прививка чужеродности. И начинаем с ним работать.
Прежде всего мы видим, что и культуры, и цивилизации, и смертные индивиды, субъекты истории, социальности и самой метафизики, должны пройти проверку на освоение чужеродности. Чужие смыслы, извлеченные из контекста, могут быть отвергнуты, могут не привиться, засохнуть, зачахнуть — но только они дают шанс жизнестойкости и истинной плодоносности. Культура как таковая повторяет путь культурного растения — ей недостаточно самооплодотворения, необходима еще инъекция извне, вторжение чужеродного, которое, вслед за Гегелем, мы и определим как «свое иное».
Обратимся теперь к следующему образу — разбить сад. Это значит посадить несколько плодовых деревьев, снабдить их вниманием, уходом — и сад перед нами. А заодно перед нами отличный аргумент против кантовской идеи априорного пространства: ведь пространство тоже разбивается подобно саду. Чтобы его обрести, следует задать или установить несколько исходных различителей: домов, линий горизонта, осей координат, мест встречи — лишь в этом случае само пространство выступит из неразличимости, оно тоже требует заботы и ухода или, как сказал бы Хайдеггер, «присмотра».
Далее в образном строе может найтись место для запущенного сада и для сада камней, когда мнимая небрежность, «спонтанность» придают должную глубину философскому тексту. Философия нередко предстает в виде блестяще запущенного сада — таковы, например, сады Витгенштейна и Лакана.
Метафизика всегда прибегала к явным или неявным подключениям вспомогательного смыслового ряда к строю своей аргументации, а иногда и решающей интуиции. Маркс, например, любил кладбищенскую метафору: у него то и дело встречаются душеприказчики, могильщики, призраки, бродящие где попало, и прочий покойницкий антураж, поразивший воображение пролетариата. Но настоящий прорыв в технологии осознанного применения «списков для подглядывания» начинается с Жака Деррида и его книги «Почтовая карточка», где дано развернутое приложение терминов почтовой связи для «нового прочтения» традиционных проблем европейской метафизики. Под влиянием этого текста написана «Телефонная
В принципе любая вещь в историческом разрезе может послужить делу философии, не исключая и паяльной лампы. Это как раз о ней писал Норберт Винер: «Для того чтобы генерировать новые идеи, не требуется никакой гениальности, для этого достаточно паяльной лампы с ее шумовым эффектом. Признак гения — это умение отсеивать ненужное». Вообще говоря, все упирается в натренированность метафизического слуха и вкуса. И ничто так не изощряет эти способности, как навык путешественника.
Предлагаемый путеводитель содержит лишь некоторые ориентиры для метагеографического путешествия. Ясно, что каждая из провинций несобственной философии достойна более подробного картографирования, тем более что и границы этих земель весьма изменчивы. В частности, интересно было проанализировать результаты недавней экспансии made in USA.
Скажем, идиотизмы Хаббарда, Карнеги, Роджерса и других служителей культа keep smiling долгое время оставались региональным американским блюдом, разновидностью духовного бигмака. Затем началась послевоенная экспансия в Европу, и вот наконец передовой отряд дианетики высадился и в России, составив определенную конкуренцию чумакователям и отбив у них часть клиентуры. Средой, где проросли чахлые посевы Карнеги и Хаббарда, стали новые конторские служащие, отколовшиеся от философствующих соседей. Прежде их принято было называть «приказчиками», но теперь они дилеры, брокеры и дистрибьютеры: соответственно, всю их совокупность можно назвать общим именем «бройлеры». Бройлерные премудрости (для них тоже есть подходящий собирательный термин — «гузки Буша») столь же далеки от философии, как и общие места здравого смысла; по метафармакологической шкале они суть самые дешевые анаболики. И тем не менее они заслуживают исследовательского интереса, хотя бы в том же ключе, что и адаптированные издания классической литературы для детей с умственной отсталостью, предпринимаемые в рамках программы ЮНЕСКО.
В отличие от бройлеров, верхняя прослойка российского бизнес-сообщества (собиратели первоначальных капиталов и инициаторы ответственных решений, способные отвечать за базар) к похлебке из гузок Буша относится с презрением. Они исповедуют корпоративную философию братвы, своего рода криминальный экзистенциализм, где ключевыми терминами являются «фарт», «пруха», «за падло» и другие емкие понятия из сферы конкретно-всеобщего. Криминальный экзистенциализм практически не исследован, что даже странно, учитывая его несомненную близость к внутренней философии. Духовная нива братвы еще ждет неутомимых путешественников.
Наконец, любопытную и перспективную для исследования нишу представляет собой «философия зеленых», куда перекочевало немало прежних стражей духовности. Но ее, конечно, лучше изучать в Европе, где эта несобственная философия вошла в свою высшую и последнюю стадию, в стадию экологического маразма — что и позволило ей стать господствующим мировоззрением.
ВЫБОР ВАМПИРА
Сегодня знакомство с ними начинается, как правило, с киноэкрана. Вампиры — так называются существа, прокусывающие горло или впивающиеся в кожу, чтобы испить крови. С образом вампира связана более или менее устойчивая атрибутика: клыки, ногти-когти, связки чеснока и осиновый кол.
Следует признать, что кинематограф сделал вампира одним из героев современности — от «Носферату» до «Интервью с вампиром» сотни фильмов выстроены вокруг влекущей к себе фигуры, чье бытие нас чем-то глубоко волнует. Чем? В соответствии с принципом остранения В. Шкловского хотелось бы спросить: почему столь существенна разница между двумя дискретными фирменными приемами — с одной стороны, персонаж Стивена Сигала, в каждом фильме особым эффектным движением ломающий конечность своему противнику, и с другой — обобщенный персонаж, впивающийся зубами в живую человеческую плоть? Почему в первом случае речь идет о нюансе, а во втором — об особой манифестации сущего, пугающей и одновременно манящей?